Алла Холод - Женщина перемен

Мои мысли бесцеремонно прервала оркестровая тема из «Кармен». Я встрепенулась, отозвавшись на знакомые звуки, которые умолкли так же внезапно, как и возникли. Оказалось, это всего лишь мелодия на мобильном телефоне той дамочки, что пристроилась через столик от меня. Она поспешно ответила на звонок, запустила руку с трубкой под спадающие на плечи прямые волосы и молча слушала собеседника. Сейчас редко кто устанавливает на свой мобильник классическую музыку, и мне в кои-то веки стало любопытно. Мне принесли крем-суп, и я почти прикончила его, пока дама вела беседу по телефону. Вернее, беседой это назвать было трудно, она что-то слушала, вставляя лишь «гмг», «гмг», кивала, потом вдруг спохватилась, вскинулась, бросилась искать что-то в своей сумочке.

— Сейчас, подожди минуточку, у меня нет ручки, — сказала она в трубку.

Женщина устремила взгляд туда, где находится официант, но его на месте не было — он спустился вниз за очередным блюдом. Тогда незнакомка повернулась ко мне.

— Простите, у вас нет ручки? — умоляюще прошептала она. — Мне буквально на минутку.

Я пошарила в сумке и в боковом кармашке безошибочно нашла искомый предмет.

Женщина поблагодарила и стала записывать что-то на салфетке. Ограничившись вместо прощания выражением «ну ладно», она нажала отбой.

— Когда нужна, никогда ее нет, — извиняющимся тоном объяснила она, возвращая мне мою ручку. — Большое спасибо.

— У тебя не только ручки, но и блокнота нет, — заметила я, — впрочем, ты всегда была такой. Ничуть не изменилась.

В первую секунду женщина дернулась, ее рука машинально потянулась к сумочке, похоже было, что она готова сию секунду убежать куда глаза глядят. На ее лице отразился неподдельный испуг, будто она увидела привидение или наемного убийцу. Но по мере узнавания морщинка на лбу стала разглаживаться, женщина облегченно вздохнула.

— О боже, Любочка, это ты, не ожидала тебя увидеть, — смутилась Полина Самохина, моя знакомая из далекого прошлого.

Мы с Полей не дружили какой-то своей отдельной дружбой, но учились на одном курсе музыкального училища, вращались в одной компании, виделись каждый день и знали друг о друге все. Потом, после выпуска, пути наши разошлись. Самохина не стала дальше заниматься музыкой, нашла себя на каком-то другом поприще, мне когда-то рассказывали, на каком именно, но я, признаться, забыла. А может, и не рассказывали, не знаю. Прошлое стало таким расплывчатым, таким зыбким, его черты неузнаваемо исказились в моем теперешнем восприятии, и я уже с трудом могу различить, что было на самом деле, а что мне только казалось. Но я, по всей видимости, осталась узнаваемой, и если бы не Полинины испуг и замешательство, наверное, было бы заметно, что она рада меня видеть.

А вот ее трудно было узнать. Насколько я помню Самохину, она всегда была тоненькой и изящной, но в каждом ее движении ощущались энергия и грация. Она была как натянутая струна, такая же звонкая, живая. Яркая была девушка, компанейская. Кроме того, хорошая пианистка, музыкальная душа. Сейчас из Полинки словно выпустили дух. Она осталась в той же весовой категории, но теперь ее хотелось назвать не изящной, а скорее сухой. Она была элегантно и очень дорого одета, но лицо ее выпустило все сочные краски и как будто подтаяло, оставив на щеках вместо румянца легкую голубоватость прозрачной кожи. Озорные глаза сделались какими-то запавшими, под ними залегли тени. В ее облике появилось что-то такое, что, может быть, и незаметно окружающим, но я чувствую безошибочно. Надломленность чувствовалась в ее осанке и посадке головы, во всем облике ее была какая-то хрупкость или даже ломкость. Кажется, что вот сделай одно неосторожное движение — и Полины не будет, она просто перестанет существовать. Чутьем, натренированным за долгие семь лет, я безошибочно почувствовала в ней жертву. И мне нестерпимо захотелось прижаться к открывшемуся для меня источнику чужого страдания. Я, как изголодавшийся по свежей крови вампир, налетела на нее в надежде припасть губами к чужой тайне, выпить глоток чужой боли, чтобы хоть на мгновение облегчить собственную.

Полина отозвалась на мое приглашение охотно, без уговоров. Пересев на стул за моим столиком, она заметно расслабилась, словно избежав какой-то опасности, и через минуту даже вымученно улыбнулась. Без малейшего намека на эмоции, деловито и коротко я рассказала ей свою историю: о подготовке к конкурсу, о том роковом вечере, когда на меня напал проклятый наркоман, о безуспешных попытках вернуть голос, об отчаянии и смертной тоске, которая охватила меня и не позволила вернуться к нормальной жизни, о своей сегодняшней хронической бесполезности, которую я пытаюсь побороть работой в благотворительном фонде, о пьянстве, которое меня пугает все больше и больше. Во время моего рассказа Полина не поднимала глаз, не задавала уточняющих вопросов, только делала по маленькому глотку белого рома, который я заказала по случаю нашей встречи. Когда я заканчивала, я уже была твердо уверена, что она готова. Как только я умолкну, как только мы, не чокаясь, выпьем, она расскажет мне о себе.