Наталья Александрова - Восемь обезьян

— Нинель Борисовна? — испуганно ахнула Надежда. — Это Камнеедова, что ли?

— Она самая! — проговорила уборщица с той труднообъяснимой гордостью, которую некоторые люди испытывают, сообщая ближним трагические известия.

— Да как же так? — воскликнула Надежда, искренне удивленная. — Такая крепкая была женщина, такая здоровая… такую, как говорится, об асфальт не расшибешь…

В душе у нее шевельнулось страшное подозрение.

Она вспомнила, как побагровела Камнеедова во время их разговора, как она едва не задохнулась. Неужели это она, Надежда, довела ее до смерти своей актерской игрой?

Да нет, не может быть! С такими слабыми нервами Нинель Борисовна не смогла бы и года проработать на своем посту!

— Да, с виду-то она и правда была здоровая, — продолжала между тем уборщица. — И не только здоровая… характер у нее был — ужас, что за характер! Шайтан, а не женщина! — Уборщица снова смущенно закрыла рот ладонью. — Нехорошо так про мертвую говорить… про мертвых только хорошее можно. Так, значит, с виду здоровая, а внутри — вся больная. У нее эта была… алегрия…

— Может быть, аллергия?

— Ну да, я так и сказала. От нее она как раз и померла. Вызвали «Скорую», но уже поздно. Доктор сказал, что это анфи… ампи… антибиотический шок.

— Может быть, анафилактический?

— Ну да, я так и сказала. Доктор сказал, что это у нее от какого-то запаха могло случиться.

— Надо же, какое несчастье! — вздохнула Надежда.

Слова уборщицы немного успокоили ее — Камнеедова умерла от какого-то запаха, на который у нее была аллергия, а не от артистического занудства Надежды…

— Да, несчастье! — Уборщица пригорюнилась. — Все так плакали, так плакали… так что начальник всех по домам отпустил, все равно, говорит, вы работать не можете. Так что идите, женщина, у нас закрыто! Идите, мне домывать нужно, и тоже домой пойду.

— Что же мне делать? — протянула Надежда. — Я ведь как раз у нее, у Нинели Борисовны, в кабинете свой телефон оставила. А я без него, без телефона своего, буквально как без рук. У меня в нем все номера нужные записаны…

Надежда жалобно взглянула на уборщицу:

— А никак нельзя в ее кабинет зайти? Я бы только посмотрела, там мой телефон или нет…

— Что вы, женщина! — Уборщица замахала на нее руками. — Это никак нельзя! Не положено! Если кто узнает, меня с работы выгонят, а мне без работы никак нельзя…

— Да кто же узнает-то? — продолжала уговаривать Надежда. — Вы же сами сказали, что всех сотрудников по домам распустили, так что кроме нас с вами здесь никого нет!

— Так-то оно так, а только мало ли что. Я из-за вас, женщина, работу потерять не хочу…

Последняя фраза прозвучала как-то задумчиво, как будто в конце его стояла не точка, а многоточие, оставляющее надежду на дальнейшие переговоры, как будто уборщица была не до конца уверена в собственных словах.

Почувствовав этот многообещающий нюанс, Надежда Николаевна внимательно взглянула на свою собеседницу, пытаясь понять, чего та не договаривает.

И перехватила взгляд, который был устремлен на ее, Надеждину, кофту. Точнее, на отворот этой кофты, к которому была приколота сверкающая брошь в виде попугая.

В глазах уборщицы светился наивный восторг, с которым маленький ребенок смотрит на ослепительно сверкающую, усыпанную огоньками и игрушками рождественскую елку.

Перехватив этот зачарованный взгляд, Надежда поняла, что еще не все потеряно.

Она отступила на шаг, встав прямо под потолочным светильником, чтобы в его лучах брошь засияла еще ярче, и проговорила гипнотическим голосом бывалого змея-искусителя, свешивающегося с ветвей древа познания:

— А вот если бы… если бы вы мне разрешили заглянуть в кабинет покойной Нинели Борисовны… тогда, может быть, я бы вам подарила свою брошку…

— Вот эту самую? — переспросила уборщица, не сводя глаз с Надеждиной броши.

— Эту самую! — подтвердила Надежда.

— Какой попугайчик… — мечтательно протянула уборщица. — Он ведь, наверное, дорого стоит?

— Мне для хорошего человека ничего не жалко!

— А вы только посмотрите — и все?

— Только посмотрю! — подтвердила Надежда Николаевна не вполне искренне. Она надеялась, если обстоятельства сложатся благоприятно, отвлечь уборщицу и прихватить керамическую обезьянку. Она еще не знала, как это сделает, но считала, что проблемы нужно решать по мере их поступления.

На лице уборщицы была видна борьба сильных эмоций. Наконец она решилась.

— Никто не узнает? — спросила она для очистки совести.