Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

– Раз вы проводите вместе столько времени, значит, наверно, много разговариваете? Что он тебе рассказывает?

Она смотрит на меня почти испуганно:

– Да… ничего…

И ее губки складываются в недоуменную, плаксивую гримасу. Она явно считает мои расспросы нелепыми.

– Я здесь, с ним, вот и все. Потому что должна… Это же мой папа.

– А он не грустит о том, что с тобой произошло?

– А что со мной произошло?

– Несчастный случай. В бассейне.

Ее глаза испуганно расширяются.

– В бассейне?

– Да, в бассейне вашего дома. В том, где ты утонула.

– Я?

– Разве ты не помнишь?

– Нигде я не утонула!

– Нет, утонула. Тридцать лет назад.

Она растерянно смотрит на меня:

– Да мне всего пять лет! И я никогда не купаюсь в бассейне! Говоришь сам не знаешь что…

Она пожимает плечиками, отворачивается и входит в директорский кабинет, бросив йо-йо в коридоре.

А я иду к своему столу. Теперь все ясно! Следователь Пуатрено была права: Пегар не испытывает ни сожалений, ни угрызений совести, он не тоскует по дочери, и прошлое его больше не мучит. А Офелия сопровождает отца вовсе не по его желанию: она блуждает в нашем мире, не понимая, что давно умерла.

Сижу, обхватив голову руками и раздумывая над этим феноменом. Значит, души умерших остаются с нами потому, что полагают себя живыми, а не потому, что живые их призывают! С таким вариантом я прежде ни разу не сталкивался. Или же просто не обратил на это внимания…

Так стоит ли говорить Офелии, что она больше не существует? А собственно, по какому праву? Разве будет она счастливее оттого, что поставит крест на Пегаре, который не уделяет ей ни малейшего внимания? И кстати, счастливее где? В каком месте обретет она приют?

Коллеги один за другим покидают редакцию, прощаясь со мной на ходу.

Мысли мои безнадежно спутались. Время от времени мозг попросту выключается, как перегоревшая лампочка, и я, роняя голову, стукаюсь лбом об стол. Но всякий раз, приходя в себя, пытаюсь продолжить работу. Бессмысленно пялю глаза на экран компьютера, на свои записи, на кипы бумаг, не улавливая связи между ними. Мое тело, в испарине от лихорадки и усталости, не знает, куда себя девать. Голод свирепо терзает меня, кишки скручиваются в животе наподобие змей. Голова так же пуста, как желудок. Бесконечная скорбь приковывает меня к стулу.

– Месье Пегар!

Мой директор, уже запахнувший плащ, в шляпе на макушке, с потухшей сигарой в зубах, готовится покинуть редакцию.

Я взываю к нему:

– Месье Пегар, можно, я останусь еще ненадолго? Моя встреча со Шмиттом требует доделки интервью, а еще мне поручили разборку документов, накопившихся за три дня.

Пегар что-то бурчит. В нем происходит борьба – разрешить мне сделать работу (которую он не оплачивает) или отказать даже в этой милости.

– Ладно! Будешь уходить, включи тревожную кнопку.

Он прикусывает круглый кончик сигары, отрывает его, выбрасывает и удаляется молча, словно я для него больше не существую. Офелия идет следом, высокомерно игнорируя меня: видно, ей не понравился наш недавний разговор. Ее глаза хитро поблескивают. Уже переступив порог, она бросает мне:

– Эх ты, придурок!

И бежит, спеша догнать отца.

Дверь хлопает. Наконец-то я остался один.

Вокруг сплошной мрак, все тихо, все замерло.

Нет, сегодня ночью мне не суждено выпить отвар айяуаски. Меня терзает голод.

Где же набраться мужества и энергии, чтобы целый час топать пешком до сквота? И вдобавок я приду туда промокший, а обсушиться и согреться негде. Лучше уж заночевать прямо здесь.

И вдруг раздается шум.

Нет, не шум, а грохот падения.

Я с испугом понимаю, что упало какое-то тяжелое тело.

Бросаюсь в коридор.

В дальнем конце горит свет.

Это в кухне – бегу туда.

На полу лежит и стонет Умм Кульсум. Вокруг следы рвоты. Глаза у нее закрыты, дыхание прерывистое.

А над этой повергнутой тушей, у края раковины, стоят две чашки, которые я прятал на шкафчике. И одна из них пуста.

Умм Кульсум проглотила мой отвар!

Бывают в жизни вещи настолько очевидные и яркие, что их просто не замечаешь. Целый день я тщетно отыскивал кристалл, а он буквально мозолил мне глаза.

Умм Кульсум – вот он, идеальный медиум! Если и есть на свете существо, отрешившееся от своего тела, своей истории и своего происхождения, то именно она – мужчина, ставший женщиной, фламандец, ставший арабкой, католик, ставший мусульманкой, двусмысленное, загадочное, неопределенное создание без четких границ, послушная глина в любых руках.