Эрик-Эмманюэль Шмитт - Человек, который видел сквозь лица

Он наклоняется и гладит своих златоглазых собак, которые ждут не дождутся окончания нашего разговора. Прикосновение к их мягкой шерсти явно меняет его настроение к лучшему.

– Вот хитрец! Ну что ж, перед такими убедительными аргументами я сдаюсь. Запишите телефон моей секретарши Жизель Жемайель, она организовывает все мои встречи. И вообще, это моя правая, да и левая рука. Я предупрежу ее, что вы будете звонить, и она назначит вам время.

Шмитт удаляется, а я гляжу ему вслед. Его собаки и он сам идут такой плавной и слаженной поступью, словно представляют собой единый организм. И то, что их связывает, выглядит куда более надежным, чем слова или взгляд; это похоже на невидимую нить, способную помешать молодому самцу умчаться слишком далеко, а самке – задержаться дольше, чем нужно, возле дохлой лесной мыши. Эта упряжка – человек и животные – уходит вдаль, мирная, дружная, сияющая, под небом, расчищенным теплым южным ветром.

На обратном пути я с трудом сдерживаю ликование: наконец-то он пришел, день моего торжества! Я добился встречи, казавшейся невозможной! В редакции меня должны на руках носить. Теперь я смогу провести расследование, о котором просила мадам Пуатрено. Мне до того не терпится объявить эту потрясающую новость, что я почти не замечаю деревушки и улицы, мелькающие за окном автобуса.

Прибыв на автовокзал, я бегу в редакцию. Перед нашим зданием стоят полицейские машины. На их крышах и капотах тревожно мигают синие огни.

Я заинтригован. Ускоряю шаг и обращаюсь к полицейским, загородившим вход:

– Что случилось?

Услышав мой голос, из вестибюля выходит комиссар Терлетти:

– Это он!

Меня мгновенно окружают трое дюжих парней; двое хватают за плечи, третий заламывает назад руки. А Терлетти, злобно ощерившись, объявляет:

– Огюстен Тролье, вы арестованы!

И на моих запястьях смыкаются наручники.

Комиссар Терлетти присел бочком на край стола, засучив рукава до локтей и скрестив на груди свои могучие волосатые руки со вздутыми синими венами. Сидит, сверлит меня немигающим взглядом.

И ничего не говорит.

Ни слова…

Молчит уже целый час.

Я буквально физически ощущаю это молчание. Оно куда более красноречиво, чем любые слова. Никогда бы не подумал, что полицейский может вести допрос, держа язык за зубами.

Я сижу в центре пустой комнаты, скрючившись на низком стуле, и чувствую, как давит на меня его взгляд. Он пронзает меня насквозь, сдирает кожу, пробирает до костей. Никогда в жизни я еще не опускался до такого жалкого состояния. Мало того что меня арестовали, мне не предъявили никакого обвинения и не задали ни единого вопроса. Обращаются как с бессловесной скотиной. Заперли. Следят за каждым движением. Презирают. Наказывают. Но за что?

Все это так унизительно, что я уже начал перебирать многочисленные ошибки и промахи, которые допустил в жизни, как будто надеялся отыскать среди них причину этого задержания. В числе моих обманов припоминаю некоторые, вполне невинные, другие – довольно интересные, то есть те, которые могли бы заинтересовать Терлетти, но их я приберегаю до поры до времени, не зная, что именно он ищет.

Это ожидание до того мучительно, что я уже готов признать себя виновным. Виновным во всех смертных грехах. Да, господин комиссар, вот до чего вы меня запугали! Остается понять, какое главное обвинение вы предпочли бы сегодня. Но пока остатки здравомыслия подсказывают мне, что лучше тянуть время и молчать.

– Тебе не в чем мне признаться?

Наконец-то Терлетти произнес первую фразу. Я поспешно откликаюсь:

– У вас есть ко мне вопросы?

Он задумчиво трет подбородок, глядит в потолок и роняет:

– Нет.

– Тогда что мы здесь делаем?

– Вот и я хотел бы знать.

Он внимательно оглядывает свои ногти, заскорузлые, круглые, крепкие, – мне кажется, он их не укорачивает у себя в ванной, а укрощает. И я смиренно выдавливаю из себя:

– Я готов признаться в чем угодно.

– Ты знаком с семьей Бадави?

– Нет.

– Вот ты уже и лжешь.

– Нет…

– Лжешь! Мы просмотрели запись видеокамеры в закусочной «Фоли-Кебаб» и выяснили, что в воскресенье вечером ты встречался там с Мохаммедом, братом Хосина. И вы долго беседовали.

– Я встретил его совершенно случайно.

– Ах, случайно?! Прямо диву даюсь – сколько же этих самых случайностей в жизни преступников!

– Преступников? А в каком преступлении меня обвиняют?

– Успокойся, пока ни в каком, мы просто ведем следствие.