Мэри Стюарт - Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник)

– Но на самом деле она вовсе не рассказала мистеру Уинслоу «все-все».

– Да. Наверное, как до того дошло, духу не хватило. По-видимому, она только плакала, бранила Кона и требовала, чтобы его прогнали. А мистер Уинслоу все еще хотел, чтобы она вышла замуж за Кона, и поэтому сказал только, пусть не валяет дурака и чем скорее она поладит с Коном, тем лучше. Думаю, он уже тогда подозревал, что они с Коном любовники. Вот и все, что мне известно. – Руки ее шевельнулись на коленях, как будто сметая что-то в сторону. – И должна признать, все, что я хочу знать. Но, думаю, и этого достаточно, не правда ли?

– Более чем достаточно.

Я смотрела на поверхность стола перед собой. «И я тоже кое-что знаю, – думала я. – То, чего не знаешь ты. О чем Кон никогда не говорил тебе. Я знаю, что произошло той ночью во тьме, над обрывом у глубокой реки…» Мне снова вспомнилось лицо Кона и ровный голос: «Разве обязательно нужна глухая полночь для нашей прогулки по краю обрыва над водой? Помнишь?» Я вспомнила выражение его глаз, когда он говорил эти слова, и ядовитые пузырьки страха у меня в крови. Интересно, как Кон собирается согласовать все это с версией, которую рассказал Лизе и мистеру Уинслоу?

Я поглядела на Лизу. Та опустила взгляд на руки. Да, для нее этого достаточно. Что бы Кон ни вытворил, Лиза на все закроет глаза. Даже если бы не пришло того письма из Нью-Йорка, удостоверяющего, что девушка еще жива после того, как исчезла из Уайтскара, Лиза все равно не захотела бы знать ничего больше.

Молчание длилось и длилось. Я смотрела, как играют язычки пламени на решетке. Уголек упал с сухим, трескучим звуком. Мимо него с шипением пронеслась и утихла струйка желтого огня.

– Это все? – спросила я наконец.

– Да. Пошли было разные слухи, но теперь уже все забыто, да никто и не знал ничего толком. Только Кон и мистер Уинслоу. Кон даже мне до сих пор ничего не рассказывал.

– Ясно. – Я выпрямилась и произнесла как ни в чем не бывало: – Что ж, так – значит так. Все в порядке, Лиза, я играю, но на своих условиях.

– Каких?

– Самых очевидных. Я принимаю все, кроме последнего утверждения, а его решительно отрицаю.

– Но… вы не можете!

– Вы имеете в виду, потому что это выставит Кона в глупом свете? Хорошо, а тогда ответьте мне, где ребенок?

– Умер. Родился мертвым. Усыновлен. Мы запросто выдумаем…

– Нет.

От моего тона глаза Лизы вновь вспыхнули, а лицо приняло прежнее настороженное выражение. Я медленно продолжала:

– Лиза, я сказала, что буду на вашей с Коном стороне. Но этого принять я не могу и не стану. Я не намерена придумывать себе трагедию, которая… которая совершенно выходит за рамки моего жизненного опыта. Помимо всего прочего, это чересчур трудно. Это очень… болезненная ситуация, и я не готова ее отыгрывать. Разве вы не понимаете? Я не готова притворяться перед дедушкой, будто родила ребенка – живого или мертвого – от Кона. Такого рода вещи слишком много значат. Кроме того, будь это правдой, я бы никогда не вернулась домой. Кон в роли бывшего любовника – да. Кон в… этой роли – нет. И дело с концом.

– Но как тогда объяснить?

– Очень просто – сказать, что вышла ошибка. Что к тому времени, как обнаружилось, что это не так, я уже находилась за границей и была слишком горда, чтобы вернуться домой, а вдобавок не хотела снова встречаться с Коном и дедушкой.

– А все остальное? Это вы принимаете?

– Что у меня был любовник? Я же сказала, да.

– А вы, – произнесла Лиза, пристально наблюдая за мной, – готовы, как вы сказали, «отыгрывать» это?

Я в упор посмотрела на нее:

– Если вы об этом, то у меня нет никаких возражений видеть Кона в роли бывшего любовника. Покуда остается определение «бывший».

Она снова опустила глаза, но я успела ясно заметить в них чувство, от которого эти бесцветные черты время от времени озарялись внезапным проблеском злобы – ревность, все еще живая и могучая, к несчастной девушке, которую Лиза уже много лет считала мертвой. И еще я наконец поняла, почему и сама Лиза, и ее брат не сомневались, что я готова очертя голову броситься с ними навстречу авантюре, которую, в лучшем-то случае, иначе, чем безумной и рискованной, назвать было нельзя. Да, им это диктовалось отчаянной необходимостью, но меня-то ничто не давило. И тот самый факт, что я, по выражению Лизы, была «прямой девушкой», делал меня удобной союзницей, но он же и должен был заставить моих сообщников призадуматься, отчего я согласилась связать свой жребий с ними. Я ни на минуту не сомневалась, что они в глубине души не причисляют меня к людям, готовым ради денег пойти на что угодно. Однако, по их расчетам, даже последнее разоблачение не должно было запугать меня. Лиза явно испытывала смущение, даже неловкость, но не страшилась за исход разговора.