Мэри Стюарт: Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Но я, конечно, попыталась. Я пронзительно закричала и повернулась, чтобы бежать.

Это было, вероятно, самое глупое, что я могла сделать. Грек прыгнул на меня, крепко схватил, зажал мне рукой рот. Он что-то говорил мне полушепотом – ругательства или угрозы, я в панике не понимала. Я пыталась вырваться, словно в каком-то кошмаре. Кажется, я пнула его ногой и ногтями расцарапала в кровь запястья. Слышался стук камней под нашими ногами, звякнул упавший нож. Я на момент высвободила рот и снова закричала. Но на этот раз мой крик был едва слышен. Да и кто тут мог помочь…

Удивительно, но помощь пришла.

С горного склона послышался мужской голос. Что было сказано, я не расслышала, что-то по-гречески, но воздействие на нападавшего было немедленным. Он застыл на месте, но продолжал держать меня, а рука снова крепко зажала мне рот.

Он повернул голову и ответил низким грубым голосом:

– Это иностранка. Шпионит тут. Думаю, англичанка.

Мне не было слышно, чтобы сзади кто-то приближался, – никакого движения. Я высунулась из-под руки грека, чтобы посмотреть, кто подал спасительный голос, но грек крепко держал меня.

– Не вырывайся, не крути носом! – прохрипел он.

Снова донесся голос, несомненно с расстояния:

– Англичанка?.. – Он вдруг замолк. – Что ты там с ней делаешь? С ума сошел! Давай ее сюда.

Грек несколько помедлил, потом сказал угрюмо на приличном английском, но с сильным акцентом:

– Идем со мной! И больше не верещи. Еще пикнешь – прибью. Будь уверена. Терпеть не могу таких женщин!

Я постаралась кивнуть. Он убрал руку от моего рта, ослабил хватку, но не отпустил, продолжая держать меня за запястье.

Он нагнулся поднять нож и махнул назад в сторону скал. Я обернулась: никого не было видно.

– Туда, – сказал грек и дернул головой в сторону пастушьей хижины.

Хижина была мерзкая. Дверной проем зиял неприветливой чернотой. Грек втолкнул меня перед собой по притоптанной пыли, и вокруг наших ног, жужжа, закрутились мухи.

Сначала я ничего не видела. После яркого света дня хижина внутри казалась довольно темной, но когда грек пропихнул меня дальше внутрь, в потоке света из дверного проема я смогла разглядеть даже самые дальние уголки. В правом углу, в стороне от двери, лежал мужчина. Его примитивное ложе состояло из каких-то растений, возможно папоротников или сухих веток кустарника. Больше в хижине ничего не было, кроме нескольких грубо отесанных кусков дерева в другом углу. Это могли быть детали примитивного пресса для сыра. Вместо пола утрамбованная земля, местами сквозь ее тонкий слой кое-где проглядывал камень. Овечий помет давно высох и не доставлял неприятностей, но в хижине пахло болезнью.

Когда грек втолкнул меня внутрь, лежащий человек поднял голову, прищурил против света глаза. Движение, как бы незначительно оно ни было, казалось, далось ему с трудом.

Он был болен, очень болен, – чтобы понять это, не надо было видеть неумело наложенных, жестких от засохшей крови повязок на левой руке и плече. Его обросшее не менее чем двухдневной щетиной лицо было бледно, щеки ввалились, а кожа вокруг глаз, блестевших подозрительно ярко, потемнела от боли и жара. На лбу у него была кровоточащая рана, волосы над ней слиплись, и к ним пристали соринки от его ложа.

Что же до остального, то он был молод, темноволос, голубоглаз, как многие жители Крита, и, если бы его помыть, побрить и если бы он был здоров, то выглядел бы довольно представительным мужчиной. Его нос и рот свидетельствовали о незаурядной энергии, руки были, несомненно, умелые, и, насколько я успела заметить, физически он был достаточно крепок. Надетые на нем темно-серые брюки и рубашка, когда-то белая, сейчас были грязные и рваные. Единственной постельной принадлежностью служила сильно потрепанная штормовка – старенькая куртка цвета хаки, предположительно принадлежащая человеку, который напал на меня. Больной прижимал ее к себе, как будто ему было холодно.

Он прищурил свои светлые глаза, присматриваясь ко мне и, по-видимому, собираясь с мыслями.

– Надеюсь, Ламбис не ушиб вас? Вы… кричали?

Казалось, он говорит откуда-то издалека, но я тотчас же поняла, что голос его, хотя и достаточно ровный благодаря заметному усилию, был очень слаб. Создавалось впечатление, что он пытается сберечь остатки сил, но они покидают его. Он говорил на английском, а я настолько была потрясена случившимся, что сначала подумала: «Как он хорошо говорит по-английски» – и лишь потом, с некоторым изумлением: «Да он англичанин».