Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Тишина. Ни крика птиц, ни звона овечьего колокольчика. Только гудение пчел над придорожным голубым шалфеем. И никакого следа деятельности человека, кроме дороги, на которой я стояла. Дорога и высоко на сверкающем лазурью небе белые облака.

Я подняла чемодан с запыленных зарослей шалфея и двинулась в путь.

С моря дул бриз, а дорога вела под гору, так что я шла довольно быстро. Тем не менее прошло целых пятнадцать минут, прежде чем я достигла обрыва, за которым открывалась нижняя часть дороги, и увидела в сотнях двух ярдов первое свидетельство присутствия человека.

Это был мост – маленькое сооружение с парапетом из необработанного камня. По нему дорога пересекала небольшую речку, которая, по-видимому, снабжала водой Айос-Георгиос. Отсюда деревни все еще не было видно, хотя я предполагала, что она уже недалеко, ведь через долину открылся вид на широкий сегмент моря, которое искрилось и сверкало за следующим поворотом дороги.

Я остановилась на мосту, сняла с плеча сумку, поставила чемодан и села на парапет в тени платана. Болтая ногами, я смотрела на дорогу вниз, в сторону деревни. Море, насколько я могла судить, находилось примерно в полумиле. Под мостом от заводи к заводи спокойно текла река, поблескивали отмели между поросшими кустарником берегами, кое-где виднелись иудины деревья. Больше в долине деревьев не было, ее скалистые склоны, казалось, вбирали в себя тепло дня.

Полдень. Не шелохнется лист. Тихо, только монотонно шумит вода, да изредка вдруг булькнет под мостом – это лягушки без всплеска ныряют в заводь.

Я посмотрела в другую сторону, вверх по течению, где вдоль берега под ивняком вилась дорожка. Я соскользнула с парапета, снесла чемодан вниз под мост и тщательно запрятала его в зарослях куманики и горных роз. Полотняную сумку с ланчем, фруктами и термосом с кофе я снова надела на плечо. В гостинице меня не ждали, ну и хорошо, значит не было причин спешить, и почему бы мне действительно не провести весь день без забот? Я могу найти прохладное место у воды, поесть, вволю насладиться горной тишиной и одиночеством и лишь к вечеру появиться в деревне.

Я отправилась вдоль реки по тенистой дорожке.

Вскоре она начала подниматься, сначала незаметно, а потом довольно круто, река же, оказавшись среди скал, стала порожистой и делалась все более шумной по мере того, как долина сужалась до настоящего ущелья, а дорожка превращалась в хорошо проторенную тропинку над быстриной воды, которой не достигало солнце. Деревья сомкнулись над головой, папоротники сочились влагой, мои шаги гулко отдавались в скалах. Маленькое ущелье при всей кажущейся уединенности, должно быть, постоянно посещали люди и животные: тропинка была плотно утоптана, и многочисленные признаки свидетельствовали о том, что мулы, ослы и овцы ежедневно ходят этим путем.

Чуть позже я поняла почему. Через редеющие сосны я вышла из тени ущелья к довольно крутому склону и тут же оказалась на открытом плато, может быть, в полумилю длиной и в две-три сотни ярдов шириной, словно на широкой террасе горного склона.

Тут были поля, принадлежащие людям из Айос-Георгиоса. С трех сторон плато было защищено деревьями, с четвертой, с юга, со стороны моря оно переходило в отлого спускающуюся скалу со склоном, усеянным огромными валунами. К северу от этой плодородной полоски в ослепительном свете вздымался серебристо-коричневый склон, кое-где притененный оливами и глубоко прорезанный оврагами, где росли деревья. Из самого большого оврага вытекала река и пересекала плато широкой излучиной. Не было ни дюйма нетронутой земли, все было вскопано, разрыхлено, бороновано. Среди овощных полей протянулись ряды фруктовых деревьев: я увидела тут абрикосы и рожковые деревья, а также вездесущие оливы и лимоны. Поля отделялись одно от другого узкими канавами или невысокими каменными валами, где беспорядочно росли маки, сладкий укроп, петрушка и еще множество трав, которые все можно было использовать. На самых краях плато маленькие веселые критские ветряные мельницы крутили свои белые полотняные паруса, выплескивая в канавы воду, и сухая почва впитывала ее.

Поблизости никого не было. Я миновала последнюю мельницу, пробралась сквозь ряды виноградников, которые террасами располагались на поднимающейся в гору земле, и остановилась в тени лимона.

Я готова была тут и сделать привал. С моря дул прохладный бриз, замечательно пахли цветущие лимоны, вид был чудесный, но у моих ног над пометом мула в пыли жужжали мухи, а у кромки воды в траве валялась размокшая и развернувшаяся ярко-красная обертка от сигарет. Даже то, что надпись на ней была «ΕΘΝΟΣ», а не привычная «Woodbine» или «Player’s Weights», ничего не меняло, эти ошметки оставались противным мусором, способным испортить квадратную милю сельской местности.