Я с любовью разглядывала ее.
Фрэнсис, моя двоюродная сестра, намного старше меня. В ту пору ей было слегка за сорок, и хотя я знала, что это свойство юности – считать такой возраст солидным, но именно так мне тогда и казалось. С самых ранних лет я помню Фрэнсис. Когда я была маленькой, я называла ее «тетя Фрэнсис», но три года назад, когда я после смерти матери переехала жить к ней, она положила этому конец. Некоторые, я знаю, считают ее очень важной; она высокая, смуглая, немного угловатая, и в голосе, и в манерах ее чувствуется решительность, а что касается шарма – она презирает его: это не по ее части. Работа на открытом воздухе сделала цвет ее лица, что называется, «здоровым», она сильна как лошадь и в высшей степени деловая женщина. Одевается она хорошо. Но ее «важный» вид обманчив, на самом деле она самый терпимый человек, какого я знаю, и подчас принцип «живи и дай жить другим» распространяет настолько широко, что меня это начинает тревожить. Она не переносит только жестокости и претенциозности. Я ее обожаю.
Вот почему по ее команде рассказать о себе без лишних мудрствований сделала сбивчивый, но достаточно правдивый доклад о своей работе и о своих афинских друзьях. Я не стала его «редактировать», хотя знала, что кое-что будет не по душе степенной беркширской натуре Фрэнсис.
Она молча выслушала меня, попивая третью чашку чая и стряхивая пепел в ближайший пифос.
– Ты, кажется, веселишься на всю катушку, впрочем, именно за этим ты и ехала. А как Джон? Ты ничего о нем не упомянула.
– Джон?
– Или Дэвид? Я забываю их имена. Да и как их запомнить, ведь твои письма напичканы ими, как пирог смородиной. Этот разве не Джон был, репортер из «Афенс ньюс»?
– Ах этот! Да он сто лет назад был. В Рождество, во всяком случае.
– Вот именно. Призадумайся. Твои последние два письма были удивительно пустые. С глаз долой – из сердца вон?
– Точно сказано. – Я притянула к себе поближе гвоздику на качающемся стебле и понюхала ее.
– Это меняет дело, – умиротворенно сказала Фрэнсис. – Конечно, очень хорошо иметь сердце как разогретый воск, но когда-нибудь из-за своих импульсов ты попадешь в такой переплет, что не очень-то легко будет выбраться. Ну что ты смеешься?
– Просто так. Паоло зайдет за нами в понедельник?
– Если все будет хорошо – да. Ты ведь поедешь с нами на Родос? Хорошо. Хотя в данный момент мне не хочется больше никуда двигаться. Это то, что в путеводителях обозначают словом «обычное», но это не обычное, а удивительное место, такое успокаивающее… Ты только послушай…
Пчела в лилиях, тихое бормотание моря, накатывающегося на гальку, приглушенный греческий говор…
– Вот я и говорю Тони, было бы здорово, если бы все сохранилось как есть, – сказала я. – Это прямо божественно.
– Мм. И ты была права, дорогая. Даже тех цветов, что я видела вдоль дороги, достаточно, чтобы довести женщину до опьянения.
– Но ты же приплыла на лодке!
– Да. Но когда мы в воскресенье вечером торчали в Патрах, я и еще двое моих друзей наняли машину и отправились посмотреть окрестности. Мы не смогли до темноты поехать далеко, но я так часто останавливала машину и мчалась в поля, что водитель, наверное, подумал, что я сумасшедшая или что у меня заболевание мочевого пузыря. Но как только он понял, что это из-за цветов, ты знаешь, что он сделал?
– Нарвал тебе цветов? – Я засмеялась.
– Вот именно. Я вернулась к машине, а тут и он – больше шести футов ростом, великолепный экземпляр мужчины-эллина, ты бы это признала, – ждет меня с букетом орхидей и анемонов и таких фиалок, от которых у меня температура подскочила на несколько градусов. Ну разве они не прелестны?
– Ну, я не знаю, смотря какие фиалки…
– Не фиалки, глупая, греки. – Она еще раз сладко потянулась. – Боже мой, как я рада, что приехала! Я буду наслаждаться каждой минутой, я уже представляю себе это. И зачем только мы живем в Англии, когда могли бы жить здесь? И между прочим, почему Тони живет здесь, а не в Англии?
– Он сказал, что здесь скоро можно будет делать хорошие деньги, когда они построят новое крыло или, если говорить без обиняков, построят гостиницу, которую можно будет назвать настоящей. Я поинтересовалась, есть ли у него самого деньги. Он говорит, что у него слабые легкие [27] Здесь в оригинале игра слов: weak – слабый, chest – казна, казначейство, сундук; вместе с тем сочетание weak chest – означает «слабые легкие».
.
– Хм. На вид он слишком городской, чтобы обосновываться здесь даже на непродолжительное время… разве только из-за beaux yeux [28] Прекрасных глаз (фр.).
хозяина… Тони приехал с ним из Лондона, верно? Что он собой представляет?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу