Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Но… – тупо пробормотала я, – но с острова сюда войти нельзя!

– Поглядим – узнаем, – рассудительно заметил Чарльз. – Эй, смотри-ка!

Луч фонарика, тонкий и яркий, пронизал куртины сорняков и подножия стены и выхватил из темноты могильный камень – небольшую плоскую плиту, вделанную в кирпичную кладку, с глубокой выгравированной надписью: «Язид».

– Мы попали ни больше ни меньше как на кладбище, – объявил Чарльз и повел фонариком фута на два в сторону.

Нашим глазам предстал еще один камень, на сей раз надпись гласила: «Омар».

– Ради бога, прибавь света! – завизжала я. – Ты думаешь, это и правда кладбище? Прямо здесь? Но почему же тогда… Обрати внимание, все имена мужские, не может же быть…

Я замолчала. Фонарик осветил еще одну надпись: «Эрни».

– Чарльз…

– Так вот в чем дело. Я прекрасно помню милого Эрни.

Задыхаясь от возмущения, я воскликнула:

– Да будь же серьезнее, ради бога! Ты прекрасно знаешь, что дядюшка Эрнест…

– Да нет же, я говорю о собаке. Это один из тех спаниелей короля Карла, с которыми она приезжала в первый раз. Разве ты сама не помнишь Эрни? Она говорила, что назвала его в честь дядюшки Эрнеста, потому что тот тоже был страшно рассеян и не помнил ни о чем, кроме еды. – Голос самого Чарльза звучал довольно рассеянно, как будто он погрузился в размышления, но отнюдь не о том, о чем говорил. Луч фонарика скользнул дальше. – Неужели не догадалась? Это кладбище собак. Нелл, Майнетта, Джейми – это все еще спаниели… Гайде, Лалук – это уже звучит на восточный лад… А вот и Далила. Увы, бедная Далила. Таков удел…

– Значит, его они еще не успели похоронить. Руки не дошли.

– Кого?

– Самсона. Джон Летман говорит, он умер месяц назад. Слушай, мы что, собираемся всю ночь проторчать на собачьем кладбище? Что ты высматриваешь?

Луч фонарика шарил по стене, но натыкался лишь на какие-то ползучие растения и призрачно-белые головки цветов.

– Ничего, – ответил Чарльз.

– Тогда пошли отсюда.

– Я иду за тобой, моя дорогая. – Чарльз выключил фонарик и отодвинул с моей дороги пучок высоких стеблей. – Кто это так нежно заливается там в кустах? Соловей? Аж за душу берет. Черт бы побрал эти розы, мой свитер, наверно, усеян колючками, как шкура яка.

– С чего это ты так романтичен?

– Когда-нибудь скажу. Сумеешь перебраться?

«Перебраться» мне предстояло через мост. Бледные лучи луны отражались от поверхности воды в озере, и на тускло поблескивающем фоне хорошо различались полуразрушенные опоры старинного мостика. Расстояние между ними достигало футов пяти. Чарльз без всяких усилий перепрыгнул первым, я – вслед за ним. Он поймал меня и помог удержаться на ногах. Через минуту я, крепко вцепившись в его руку, осторожно спустилась по мостику на каменистый берег острова.

Островок был очень мал и представлял собой скорее груду выложенных в художественном беспорядке валунов, усаженных давно одичавшими кустарниками и колючками. Общая композиция островка была задумана так, чтобы взгляд невольно скользил вверх, к рощице раскидистых деревьев неизвестного мне вида, в тени которых укрывалась беседка или, точнее, небольшой летний павильон со стройными колоннами, на которых покоился позолоченный купол. Входом в павильон служил открытый сводчатый проем, а по бокам от него, между колоннами, отбрасывали в лунном свете причудливые тени ажурные каменные решетки. От берега к павильону вела широкая лестница с невысокими ступенями. Поперек дверного проема, перегораживая вход, свисали спутанные плети ползучих растений. Они затеняли внутренность павильона, скрывая от постороннего глаза все, что таилось позади кружевных решетчатых стен. Чарльз выпустил мою руку, раздвинул свисающие ветви и посветил внутрь фонариком. Громко захлопали крылья – над головой Чарльза с возмущенным щебетанием вспорхнули два голубя. Чарльз выругался и резко пригнулся, затем вошел в проем.

Внутри павильона не было ничего, если не считать небольшого шестиугольного бассейна посередине, где, должно быть, некогда плескался фонтан. Над стоячей водой, едва отражавшей свет фонарика, судорожно разевала рот позеленевшая от времени бронзовая рыба. С обеих сторон бассейн обрамляли широкие полукруглые кушетки без подушек, усыпанные сухой листвой и заляпанные птичьим пометом. Глухая стена напротив дверей была сверху донизу расписана яркими картинами. Чарльз посветил на нее лучом фонарика.

Роспись была выполнена не в арабском, а скорее в персидском стиле. На картинах зеленели деревья, усеянные яркими цветами и плодами, под их ветвями восседали люди, одетые в роскошные синие и зеленые халаты. На золотистой лужайке изогнулся в прыжке, охотясь за газелью, изящный леопард. Наверное, при свете дня эти росписи, подобно всем художественным шедеврам дворца, показались бы тусклыми и поблекшими, однако в мимолетном, насыщенно-желтом луче фонарика они завораживали глаз неземной красотой. Роспись занимала три стенные панели и представляла собой триптих, разделенный на части стволами деревьев, нарисованных в строгом каноническом стиле. Форма деревьев повторяла рисунок колонн, обрамлявших расписной участок стены. Возле одного края центральной панели, рядом с древесным стволом, виднелась убегавшая вниз тонкая вертикальная линия.