Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

Потом нас окружили холмы, и стало темно.

Рауль вел машину на большой скорости и молчал.

Наконец я сказала немного смущенно:

– Вы очень быстро вернулись. Не поехали в Бельвинь?

– Нет, у меня были дела в Париже.

Интересно, какую рыбку он там ловил в мутной воде? (По выражению миссис Седдон, не совсем подходящему к данному случаю.)

– Хорошо провели время?

– Да, – сказал он, но таким рассеянным тоном, что я не решилась продолжать разговор.

Я откинулась на сиденье, испытывая удовольствие при мысли, что еду домой.

Некоторое время, погруженная в неясные мечты, я не замечала, как он ведет машину. Рауль всегда ездил быстро, и мягкость, с которой огромная машина мчалась в темноте по извилистой долине, говорила о том, как хорошо он знает дорогу; но сегодня что-то было не так…

Я искоса взглянула на его лицо, повернутое ко мне в профиль. Мы только что свернули на узкий мост, находящийся под прямым углом к шоссе, промчались по нему и снова выехали на дорогу. Это еще нельзя было назвать действительно опасной ездой: в темноте он по свету фар узнал бы о приближении встречной машины, но все же Рауль ехал так рискованно, что у меня засосало под ложечкой при мысли, что он, может быть, выпил. Но когда яркий свет наших фар отразился от стены белых скал, возвышавшихся перед нами, в машине стало светло и я увидела лицо Рауля. Он был совершенно трезв, но явно чем-то расстроен, хмуро смотрел на дорогу, щурясь на пролетающую темноту, забыв о моем присутствии. Наверное, у него просто плохое настроение и он вымещает злость на своем автомобиле.

– Что вы делали внизу, в Тононе? – Вопрос был совершенно безобиден, но задан таким резким тоном, столь внезапно после долгого молчания, что звучал как обвинение. Я вздрогнула и не сразу нашлась.

– Что? О, у меня был свободный вечер.

– А что вы обычно делаете, когда у вас свободный вечер?

– Ничего особенного… Хожу по магазинам… иду в кино. Все, что угодно.

– Иногда встречаетесь с друзьями?

– Нет, – удивленно сказала я, – у меня здесь нет знакомых. Я говорила вам, когда мы… Говорила вам во вторник.

– А! Да, вы это говорили.

Мы попали под дождь, и крупные капли стучали о верх машины и стекали по переднему стеклу. Машина, не сбавляя скорости, преодолела крутой поворот дороги, и шины взвизгнули, проезжая по мокрому асфальту. Рауль даже не взглянул на меня. Он, наверное, даже не помнил, кто сидит рядом с ним в машине. «Так тебе и надо, Золушка!»

Молча сидя рядом с Раулем, я призывала на помощь горькие истины, продиктованные здравым смыслом.

Он снова нарушил молчание, только когда мы проехали две трети пути до Вальми, задав вопрос, который показался мне совершенно не относящимся к делу и очень меня удивил.

– Кто был этот парень?

Я растерялась, не понимая, о ком идет речь.

– Какой парень?

– Тот, с которым вы были в Тононе. Вы вышли из кафе вместе с ним.

– Ах, этот.

– А кто же еще?

Почти грубый тон заставил меня удивленно посмотреть на Рауля.

– Мой друг, – коротко сказала я.

– Вы мне говорили, что никого здесь не знаете.

– А его знаю, – ответила я совершенно по-детски.

Быстрый взгляд. Ни тени улыбки. Потом он спросил:

– Как Филипп?

– Спасибо, хорошо.

– А как вы? Больше ничего не случилось?

– Нет.

Мой голос был немного сдавленным и неестественным, хотя я изо всех сил старалась, чтобы он звучал ровно и не выдавал меня. Здравый смысл – само собой, но у меня есть еще и гордость. Я ругала себя за глупость. Из темноты ко мне неслись образы моих идиотских мечтаний. Не знаю, чего я ожидала, но… нынешний Рауль так сильно отличался от прежнего… Перемена была слишком резкой, и это было ужасно.

Тут я сделала небольшое открытие, которое меня испугало. Мечты мечтами, но факт оставался фактом. Я влюбилась в Рауля. Дело вовсе не в вине и не в лунном свете и прочих романтических ловушках. И даже не в его шарме, которым он буквально окутывал меня в ту ночь. Сейчас я была абсолютно трезвой, шел дождь, и о шарме не могло быть и речи… и все же я была влюблена в этого совершенно постороннего человека с холодным голосом, который говорил со мной резким и даже раздраженным тоном. Я, конечно, могла бы сдержать свои чувства и посмеяться над собственной глупостью, но мне нисколько не было смешно.

Я крепко закусила губы и с трудом глотнула воздух, ощущая горечь разочарования и желая только одного: чтобы он перестал задавать мне вопросы. Но он был настойчив, не оставляя резкого тона, из-за которого его довольно безобидные вопросы приобретали характер допроса с пристрастием.