Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

Поравнявшись со мной, он открыл для меня входную дверь. Рауль что-то сказал – мне показалось, я услышала свое имя – приглушенным голосом, слегка дрожавшим, словно от сдерживаемого смеха. Я не смотрела на него, просто прошла мимо, словно он не существовал для меня, прямо в холл, к яркому свету, и увидела Леона де Вальми, катящего к нам свое кресло.

Когда я вошла, он приостановил плавное движение кресла и повернул голову, словно хотел со мной поздороваться. Потом его глаза скользнули по лицу Рауля и снова обратились ко мне. Дугообразные брови Князя Тьмы слегка приподнялись. Я резко повернулась и побежала наверх.

Насмешливый взгляд Леона де Вальми окончательно покончил с моими глупыми мечтаниями. Я прислонилась к двери темной спальни и прижала руки к пылающим щекам. Во рту чувствовался сладковатый привкус крови – у меня была прикушена губа… Это тоже, наверное, увидел Леон де Вальми. Его взгляд хлестнул меня, как кнут, горели не только щеки, но и все тело.

Я рывком оторвалась от своей опоры, включила свет и стала стаскивать перчатки. «Черт бы побрал этого Рауля, как он только посмел? Как посмел! И Леон де Вальми, – вторая перчатка полетела на пол вслед за первой, – черт бы побрал Леона! К черту всех де Вальми! Я их всех ненавижу и никого из них не желаю видеть…»

При этой мысли я замерла, наполовину сняв пальто.

Скорее всего, что мне больше не придется их видеть. Князю Тьмы нет надобности допрашивать меня, чтобы догадаться, что произошло этим вечером, и весьма вероятно, он постарается меня уволить.

Я не поняла тогда, что, если бы мне хоть что-нибудь угрожало, Рауль сказал бы отцу правду, что он поцеловал меня помимо моей воли. Поскольку Рауль большую часть года проводил не в Вальми, можно было не опасаться новых инцидентов такого рода и меня бы оставили.

Помню только, что когда я бережно вешала пальто в красивый стенной шкаф, то была в отчаянии от мысли, что больше никогда не увижу ненавистных Вальми.

Из губы больше не сочилась кровь. Я тщательно напудрилась, накрасилась и причесалась. Потом я медленно вышла из своей гостиной, направляясь в комнату Филиппа.

Я отворила дверь детской. Свет горел, но в комнате никого не было. Огонь в камине догорел, и все казалось каким-то заброшенным. Балконная дверь была распахнута, портьеры колыхал ветер. На ковре перед камином лежала открытая книга, и ее листы шевелились от движения воздуха.

Я с удивлением посмотрела на часы. Филипп уже давно должен был вернуться из салона мадам. Элоиза де Вальми, наверное, находится у себя и одевается к ужину. «Ну что же, это не мое дело, – подумала я. – К чему мне допытываться, для чего мадам задержала его. К ужину он обязательно явится».

Я наклонилась, чтобы подложить полено в камин, и вдруг услышала слабый звук. Он пронесся, словно отдаленный шепот, по комнате, где царила тишина, и был не громче тиканья маленьких часов, стоявших на камине, или шороха догорающих поленьев в очаге.

Очень тихий шепот, но от него у меня пробежали мурашки по коже, ощущавшей холодное дыхание ветра за открытой дверью. Слабый вздох, но я с ужасом услышала в нем слово «мадемуазель…».

Одним прыжком я пересекла комнату, выбежала на темный балкон и осмотрелась. Справа и слева окна были закрыты и не светились. Из открытой двери вырывался клин яркого света, и моя тень казалась огромной и уродливой: она как бы выбежала передо мной и легла на узкие перила.

– Филипп?

Концы балкона были невидимы – они тонули в глубокой тени. Я вышла из полосы света и побежала по балкону, мимо ряда окон. Пол был скользким от дождя.

– Филипп? Филипп?

Из самого темного угла балкона мне ответил слабый шепот. Я наклонилась, потом встала на колени на мокрый пол. Филипп лежал, скрючившись в комок, у самой балюстрады.

Вернее, там, где раньше была балюстрада. Теперь на этом месте зияла дыра. Вместо балюстрады на краю балкона лежала деревянная лестница, найденная мной в чулане, которую я положила сегодня утром туда, где перила шатались. За этой хрупкой преградой не было ничего, кроме темного провала, а внизу, на расстоянии тридцати футов, дорожка и ряд ужасающе острых прутьев ограды…

Я обхватила мальчика руками, хриплым дрожащим голосом спросила:

– Филипп, что случилось? Ты ведь не упал? О господи, ты не упал… Мой маленький Филипп, ты не ушибся?

Холодные ручонки поднялись и уцепились за меня.

– Мадемуазель…

Я взяла его на руки и прижалась лицом к его мокрой щеке.