Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Все это время Манфред говорил, обращаясь к судье.

— Было бы безумием ожидать, что цивилизованная страна вновь обратится к варварскому обычаю карать смертью за любое преступление, и я не сомневаюсь, что у вас не возникло мысли, будто я когда-либо призывал вернуться в эти темные времена — с моей стороны подобное сомнение было бы оскорбительным по отношению к вам. Но дело в том, что возникло новое ложное представление о материальной сущности человека. Его сторонники, похоже, попросту утратили чувство равновесия. Они возвели в ранг религии страх боли, забыли, что эпоха торжества разума еще не наступила, и что люди, которые от животных отличаются только лишь внешним видом, так же как животные, поддаются дрессировке, в них тоже заложен природный страх смерти… Человек более всего восприимчив к методам, которые ставят под угрозу его благосостояние или жизнь.

Он выбросил руку в сторону судьи.

— Вы, милорд, — воскликнул он, — можете вы приговорить к порке негодяя, избившего до полусмерти другого человека, не вызвав тайного недовольства мужчин и женщин, которые физическую боль ставят превыше всего — чести, патриотизма, правосудия? Вы можете приговорить к смерти за жестокое убийство, чтобы тысячи порождений нашего времени не забéгали в разные стороны, как муравьи, не подняли вой, требуя его освобождения? Чтобы не зазвучал хор сочувствующих голосов тех, кого не тронула страшная судьба его жертвы? «Когда один человек лишает жизни другого, — вопят они, — это происходит стихийно, по воле сил природы. Но когда человеку по закону выносится смертный приговор, это ли не истинное убийство?» — так считают они. Поэтому я и не жду, что кто-то одобрит методы «Четверых благочестивых». Мы олицетворяли закон, наши казни были скорыми. Если хотите, мы были убийцами. Да, согласно духу и букве английского закона, мы были убийцами. Я признаю справедливость признания меня виновным. И я не собираюсь умалять своей вины. Поступок свой в ваших глазах я оправдать не могу, но сам я свои действия считаю оправданными.

Он сел.

Один из барристеров пригнулся к уху обвинителя и прошептал:

— Что думаете?

Сэр Уильям покачал головой.

— Не знаю, что и сказать, — в отчаянии ответил он.

В судебных анналах мало найдется примеров, когда последнее слово судьи было еще короче.

Присяжным следует согласиться с тем фактом, что подсудимый действительно совершил преступление, в котором его обвиняют, и никакие другие обстоятельства данного дела не должны повлиять на принимаемое решение. Виновен ли человек, находящийся на скамье подсудимых, в убийстве Сэмюеля Липски?

Не удаляясь на совещание, жюри единогласно постановило:

— Виновен!

Те, кто был привычен к подобным сценам, заметили, что судья не произнес проникновенных строгих слов, которыми обычно сопровождал вынесение смертного приговора, и вообще говорил ровным, лишенным интонаций голосом.

— Может, он рассчитывает на помилование или еще что-то, но судья явно уверен, что этот Манфред не будет казнен, — сказал Гарретт. — А это последнее выступление? Смех да и только.

— Кстати, — сказал его спутник, когда они медленно вместе с толпой шли к выходу, — что это за франт явился под конец и сел недалеко от нас?

— Это был его высочество принц Эскуриальский, — ответил Чарльз. — Он недавно в Лондоне, проводит здесь медовый месяц.

— А, слышал про него, — протянул Джимми. — Но перед тем, как мы вышли, я услышал, как он говорит с шерифом, и меня удивило, что его голос показался мне знакомым.

— Да, мне тоже так показалось, — осторожно произнес Чарльз… Он был настолько осторожен, что своему редактору даже словом не обмолвился о том, что загадочный свидетель в маске, выступавший в защиту Джорджа Манфреда, оказался не кем иным, как его королевским высочеством.

Сразу после суда Манфреда отправили обратно в Уондзуорт. Начальник тюрьмы встретил хмурым взглядом машину, в которой привезли арестованного и ее сопровождение, когда они въезжали в мрачный тюремный двор.

— Вам что-нибудь нужно? — спросил он Манфреда, когда позже вечером зашел в его камеру.

— Сигару, — ответил тот, и начальник тюрьмы открыл перед ним портсигар. Пока Манфред внимательно выбирал сигару, главный тюремщик удивленно наблюдал за ним.

— Странный вы человек, — вымолвил он.

— Приходится, — услышал он в ответ. — Ведь мне предстоит суровое испытание, и если бы не необычность, его можно было бы даже назвать страшным.