Эдгар Уоллес - Совет юстиции

— В двух случаях они основаны на моем собственном знании, в остальных — на проведенном мной расследовании и самостоятельных свидетельских показаниях авторитетных специалистов по пр а ву.

— Что подводит меня к следующему вопросу, — сказал судья. — Вы когда-нибудь давали указание какой-либо комиссии расследовать обстоятельства тех или иных известных случаев, связанных с организацией «Четверо благочестивых»?

— Да.

— Эта комиссия состояла из главного судьи некоего европейского государства и четырех известных специалистов по уголовному праву?

— Да, это так.

— И ваши заявления основываются на результатах работы этой комиссии?

— Да.

Судья с серьезным видом кивнул, и к допросу свидетеля приступил государственный обвинитель.

— Прежде чем начать задавать вопросы, — сказал он стоя, — я бы хотел сказать, что полностью поддерживаю его светлость в решении позволить вам не раскрывать своей личности.

Молодой человек поклонился.

— Итак, — продолжил обвинитель, — позвольте мне спросить вот что. Как долго вы были напрямую связаны с «Благочестивыми»?

— Шесть месяцев, — ответил человек в маске.

— То есть вы не можете давать показания по существу данного дела. Я напомню, что преступление, вменяемое в вину подсудимому, было совершено пять лет назад.

— Могу только на основании данных, собранных комиссией.

— Позвольте спросить (вы можете не отвечать на этот вопрос, если пожелаете), вы уверены, что ответственность в этом деле лежит на «Благочестивых»?

— Несомненно, — без колебаний ответил молодой человек.

— И ничто не может заставить вас усомниться в этом?

— Может, — улыбнулся свидетель. — Если Манфред скажет, что это не так, я не просто начну сомневаться в этом, а буду полностью уверен в его невиновности.

— Так вы говорите, что одобряете и их методы, и те цели, которые они преследуют, верно?

— Да.

— Давайте предположим, что вы возглавляете некую фирму, на которой работает тысяча человек. На вашей фирме существуют определенные правила и предписания, регламентирующие поведение работников, а также система штрафов и наказаний за нарушение дисциплины. И представьте себе, вы узнаете, что кто-то из ваших работников взялся сам судить поведение своих коллег и, кроме ваших правил, установил собственные.

— Да?

— Каково будет ваше отношение к этому человеку?

— Если правила, которые ввел он, окажутся разумными и уместными, я включу их в свои.

— Давайте возьмем другой случай. Представьте, что вы руководите определенной территорией, отвечаете за исполнение законов…

— Я знаю, что вы хотите сказать, — прервал его свидетель, — и могу сразу вам ответить, что государственные законы — это частый забор, поставленный для защиты общественных интересов. И все же, каким бы частым ни был этот забор, в нем всегда найдутся щели или дыры, и есть такие люди, которые обязательно их найдут и украдкой или в открытую протиснутся через них.

— И вы готовы приветствовать всякие незаконные формы правосудия, которые служат чем-то вроде моральных затычек для этих дыр?

— Я готов приветствовать чистое правосудие.

— Если бы оно было представлено вам в виде некоего абстрактного предложения, вы бы приняли его?

Прежде чем ответить, молодой человек в маске задумался.

— Трудно настроить себя на восприятие абстракций, когда видишь перед собой наглядные доказательства действенности методов «Благочестивых».

— Возможно, вы правы, — сказал обвинитель и объявил, что закончил.

Прежде чем покинуть трибуну, свидетель задержался, посмотрев на арестованного, но Манфред с улыбкой покачал головой, и стройный подтянутый молодой человек вышел из зала суда через ту же дверь, в которую входил.

Приглушенный гул голосов, поднявшийся в зале с его уходом, какое-то время оставался незамеченным, потому что судья и адвокат защиты принялись что-то оживленно обсуждать вполголоса.

Гарретт, сидевший среди журналистов, изложил в словах то, что в этот миг было на уме у всех, кто находился в зале.

— Ты заметил, Джимми, — сказал он, повернувшись к Джеймсу Синклеру, репортеру из «Ревью», — что весь этот суд кажется каким-то ненатуральным? Тут даже не чувствуется самого главного, чем отличаются разбирательства об убийстве — никто не ощущает трагедии, как будто не произошло ничего страшного. Пришили парня, а судья даже ни разу не сказал: «Этот несчастный, вырванный из жизни в самом расцвете лет…» Я даже не услышал ничего такого, что заставило бы меня посмотреть на обвиняемого, чтобы увидеть, как он себя поведет. Это, скорее, какая-то пустая и бессмысленная философская дискуссия.