Джеймс Баллард - Автокатастрофа

Мы сидели рядом, омываемые расходящимся во всех направлениях светом. Мои руки обнимали Воана. Он спал. Я смотрел, как постепенно иссякает фонтан, бьющий из радиаторных решеток разбитых машин в двадцати ярдах от меня. Мое тело пребывало в абсолютном покое, который состоял отчасти из моей любви к Воану, отчасти из нежности к этой металлической беседке, в которой мы сидели. Когда Воан проснулся, утомленный и еще полуспящий, он прислонился ко мне обнаженным телом. Его лицо было бледным, глаза разглядывали очертания моих рук и груди. Мы показали друг другу свои раны, обнажая рубцы на груди и руках на фоне многозначительных опасных мест салона машины, на фоне открытых пепельниц, на фоне огней далекого перекрестка. Своими ранами мы восхваляли возрождение тех, кто сражен машиной, раны и смерти тех, кого мы видели умирающими у обочин, и воображаемые травмы и позы миллионов тех, кто еще умрет.

Лобовое стекло кишело жужжащими мухами, бьющимися о стекло. Цепочки их тел образовали темную вуаль между мной и движущимися по шоссе автомобилями. Я включил дворники, но щетки скользили как бы мимо мух, не беспокоя их. Воан откинулся на спинку сиденья возле меня, расстегнутые брюки были спущены до колен. Массивные комки мух копошились вокруг кровавых мазков на его груди, гадили на его бледный живот. Из них был соткан передник, прикрывающий лобковые волосы и поднимающийся от отвисшей мошонки к шрамам вдоль диафрагмы. Мухи покрыли лицо Воана, теснясь вокруг рта и ноздрей, словно в ожидании протухших жидкостей, которые должны истечь из его тела. Глаза Воана, открытые и живые, смотрели на меня с откинутой на спинку сиденья головы спокойным взглядом. Я пробовал смахнуть мух с его лица, думая, что они, должно быть, его раздражают, и обнаружил, что мои руки и салон машины облеплены насекомыми.

Руль и приборная панель шевелились, обсиженные глазастыми ордами. Не обращая внимания на протестующий жест Воана, я открыл водительскую дверь. Воан пытался меня остановить. Его измученное лицо пришло в движение, изображая тревогу и участие, словно испугалось того, что я мог увидеть на открытом воздухе. Я ступил на асфальт, машинально смахивая со своих рук эти пятнышки оптического раздражения. Я вошел в опустевший мир. Камешки на дороге нервно врезались в подошвы моих туфель, камешки, разбросанные пронесшимся ураганом. Бетонные стены моста были сухими и серыми, как вход в подземелье. Беспорядочно движущиеся по дороге надо мной машины уже пролили весь своей груз света и грохотали по шоссе, словно помятые инструменты дезертировавшего оркестра.

Но когда я отвернулся и снова посмотрел на мост, солнечный свет сделал из его бетонных стен куб пронзительного света, будто бы кто-то раскалил эти каменные поверхности. Я был уверен, что белое полотно дороги - это одна из частей тела Воана, а я - одна из ползающих по нему мух. Боясь пошевелиться - мне казалось, что я могу сгореть на этой светящейся поверхности, - я положил руки к себе на макушку, удерживая мягкую ткань мозга.

Свет резко померк. Машина Воана под мостом погрузилась во тьму. Все вокруг снова потускнело. Свет и воздух обессилили. Я пошел по дороге прочь от машины, ощущая бессильно тянущуюся за мной руку Воана. Я шел вдоль поросших сорняками ворот автомобильной свалки. Надо мной по шоссе двигались машины, словно моторизированный хлам с потускневшей и облупленной краской. Их водители в напряжении сидели за рулями, обгоняя автобусы, полные наряженных в бессмысленные одежды манекенов.

На асфальте под мостом лежала на осях оставленная машина со снятыми колесами и мотором. Я открыл висящую на ржавых петлях дверь. Переднее пассажирское сиденье было осыпано конфетти стеклянных осколков. Следующий час я просидел там, ожидая пока кислота выветрится из моей нервной системы. Скорчившись над испачканной приборной панелью этой развалины, я прижал колени к грудной клетке и сжимал икры и руки, пытаясь выжать из своего тела последние микрочастицы этого безумного раздражителя.

Мухи исчезли. Смена света стала менее частой, воздух над шоссе уравновесился. Последние золотые и серебряные брызги стекли обратно в бесхозные обломки на свалке. Обрели свои неряшливые очертания парапеты далеких автострад. Измотанный и раздраженный, я толкнул дверь и вышел из машины. Кусочки стекла, рассыпанные в траве, поблескивали, как вышедшие из употребления монеты.

Заревел мотор. Выйдя на дорогу, я вдруг осознал, что из тени моста, где мы сидели с Воаном, на меня мчится тяжелый черный автомобиль. Его шины с белыми полосками разметали осколки пивных бутылок и сигаретные пачки, перескочили узкую бровку и понеслись ко мне. Зная, что теперь Воан не остановится передо мной, я вжался в бетонную стену. «Линкольн» пронесся мимо по дуге, ударив передним правым крылом багажник брошенной машины, в которой я только что сидел. Он нервно помчался прочь, сорвав с петель открытую пассажирскую дверь. В воздухе поднялся столб пыли и рваных газет и унесся прочь через дорогу. Окровавленные руки Воана вертели руль. «Линкольн» снова перепрыгнул бровку. Он снес ярдов десять деревянной ограды. Задние колеса обрели связь с поверхностью дороги, и машина, по-качиваясь, помчалась по шоссе.