Александр Макаров - Повесть о Сашке

А мне статья с ужасным номером досталася,

Я с нею Север весь до корки проканал.

По той статье сидели люди разные,

И я средь них мальчоночкой попал.

Болота, топи, окружали нас, заразные,

И каждый день один десяток умирал.

Вольский жестом остановил исполнение песни и сказал:

— Все концерт по заявкам радиослушателей закончился, пора расходиться.

— Нет, товарищ Вольский вы дальше послушайте.

— Что там и дальше блатная романтика?

— Нет там уже явная антисоветчина.

Юрка усмехнулся.

— Что боишься? Давай пой, — обратился лейтенант к Юрке.

— Ничего я уже не боюсь, — сказал парень, перебирая лады и запел:

Встречал я многих, там, отца друзей, приятелей,

Сидели все они по этой же статье.

За то, что не было средь них, тогда предателей,

Не поддались они ужасной клевете.

Ах, если б слышал мой отец все их истории,

И до, чего Россию довели,

Как извращали все его теории,

Как сына губят на краю земли.

— Ну, вот слышали? Явная клевета на советскую власть и лично на товарища Сталина, — взвился лейтенант.

— Ты мне, лейтенант, Сталина не трогай. И лично я, никакой антисоветчины здесь не вижу.

— Что же это тогда, товарищ командир?

— Есть дурацкая песня, неизвестно кем придуманная и глупый мальчишка, который эту песню решил спеть, чтобы покрасоваться.

— И это все? Можно я для разъяснения этого вопроса к комиссару отряда обращусь?

— Для чего это?

— Он кадровый военный, принципиальный большевик, я думаю, на этот вопрос у него будет другая точка зрения.

— Нет тут никакого вопроса.

— Я думаю, что есть. Разрешите написать по этому делу рапорт?

— Эко ты миленок загнул, рапорта вздумал писать. Ты делом докажи, чего ты стоишь, а не бумажками. Тогда к твоим словам и другое отношение будет.

— Я с немцами сражался, я офицер — в танке горел, контужен был.

— То, что ты дал свой танк подбить, и тебя взрывом оглушило, это не заслуги. И то, что ты в окружении был вовсе не плюс тебе. Тебе Родина доверила боевую машину и экипаж, а ты все это мягко говоря — потерял. А теперь хочешь бумажками доказать, что ты лучше этого мальчишки.

— Вот вы как заговорили?

— А что как ты, так и я. Грехи искать у людей легко. А вот ответь мне на простой вопрос, сколько немцев ты лично убил?

— Не знаю, но, наверное, когда мы по немецким окопам из орудия утюжили, немало.

— Значит в рукопашном бою, один на один тебе никого убивать не пришлось. Так?

Лейтенант промолчала.

Вольский указал на Юрку и сказал:

— А этот парень троих фрицев, лично уложил.

Юрка самодовольно усмехнулся и сказал:

— Вообще-то, товарищ командир, вы ошибаетесь, не троих, а пятерых.

— А тебе, лишенец, я слова не давал, — оборвал его Вольский.

И обращаясь к лейтенанту, добавил:

— И вчера секретную карту он у немецкого офицера добыл.

— Добыл, это значит украл? — спросил лейтенант.

Эта фраза Вольского сильно задела и он произнес:

— Все. Дело об идиотской песне закрыто. Юрку я сам накажу. А вы товарищ лейтенант можете быть свободны.

Лейтенант сжав скулы, козырнул и вышел. Вольский обратился к Юрке:

— А ты бросай дурака валять и разыгрывать из себя матерого уголовника. Думай с кем и о чем ты говоришь, какие песни поешь. Не надо гусей дразнить, ничего хорошего из этого не выйдет. Я не знаю, какие у тебя конфликты были с отцом, но я пообещал ему заботиться о тебе.

— Значит, вы пообещали моему грозному папочке заботиться обо мне, и все вопросы теперь решены? Как раз все происходит в стиле моего папаши, он приказывает — все выполняют. А он в это время чужих баб тискает, да водку хлещет.

— Прекрати! Зачем ты так об отце? Он по-своему заботится о тебе, как умеет.

— Папка вообще очень заботливый.

— О чем это ты?

— О его друзьях. Он сначала с ними чаи на даче гонял, винцо попивал, восхищался, какие они идейные и принципиальные. А потом, когда ему приказали их арестовать, друзья-товарищи в один миг стали врагами народа, японскими и английскими шпионами.

— Всякое в жизни бывает, может эти люди ошиблись, может твой отец ошибся. Откуда ты знаешь, как все было?

— Знаю, и может быть слишком много. В курсе того, какими методами папашка друзей своих «чистосердечное признание» писать заставлял.

— Предположим, так и было. И что, тебе легче будет, если по окончанию войны тебя не медалью наградят, а в лагерь для малолетних преступников отправят?

— Может не легче, но честнее.

— Честнее? Погоди и время все по своим местам расставит.