Виктория Платова - После любви [litres]

Живенькие мысли.

Впрочем, я могу думать о чем угодно – и о том, почему очередь в мужской туалет всегда намного короче, чем в женский, например; все эти ухищрения призваны отвлечь меня от того, что должно произойти в самое ближайшее время.

Я по-прежнему опасаюсь не- Шона.

А факелы – не так уж они просты, как кажется на первый взгляд. И не так уж бессмысленны. Мерцание огня и тени, которые он отбрасывает, делают рельеф стен прихотливым и постоянно меняющимся, в его складках можно спрятать все, что угодно. Не- Шон прикладывает ладонь к поверхности, и в стене тотчас же образуется дыра, или, точнее, проем правильной формы: эта дверь ведет в недра бара, в его изнанку, где мы можем спокойно поговорить о Фрэнки.

– Еще один вход? – интересуюсь я. – Для избранных?

– Для персонала, – поправляет не- Шон. – Очень удобно.

– И очень конспиративно.

– Бросьте. «Cannoe Rose» – законопослушное заведение. Террористов мы не укрываем, наркотики не храним и исправно платим все налоги. Прошу.

Мои страхи и правда нелепы: за крошечным темным предбанником следует ярко освещенная и довольно чистенькая кухня – на ней орудуют двое арабов в белых легких куртках. Я киваю арабам головой, но мой приветственный жест так и остается незамеченным.

– Сюда.

Не- Шон распахивает еще одну дверь, и мы оказываемся в крошечной каморке с открытым настежь окном, забранным решеткой. Размеры каморки никоим образом не соответствуют ее обстановке: массивное антикварное бюро, диван с резной спинкой, кабинетное кресло из красного дерева, медная курительница, медный сундук, легкая китайская ширма и две картины в рамах. На то, чтобы изучить экзотические безделушки, которыми заставлены бюро и диванная полка, потребовалось бы довольно продолжительное время.

– Присаживайтесь. – Бармен указывает на кресло.

– Разговор будет долгим?

– Как получится.

Я устраиваюсь в кресле (оказавшемся довольно жестким), не -Шон оккупировал диван. Несколько минут проходят в молчании: не -Шон достает из нагрудного кармана огрызок сигары и довольно долго раскуривает ее.

– Не возражаете? – спрашивает он, выпустив в потолок первую струю вонючего сизого дыма.

– А что бы это изменило?

– Ничего.

– Я вас слушаю.

– Это я вас слушаю.

Мне нечего сказать странному бармену. Или лучше назвать его эксцентричным барменом или барменом себе на уме?..

– Это Пикассо. – Не- Шон указывает сигарой на одну из картин. – Подлинник.

– Подарен заведению самим автором в незапамятные времена, разумеется? Хотите продать его мне?

– Вы забавная. Но я заговорил о подлинниках, потому что это тоже подлинник…

Пикассо не волнует меня ни в каком виде, будь то музейный холст или копия, отпечатанная на газетной бумаге. Пикассо не волнует меня – чего не скажешь о фотографии, которую протянул мне не- Шон. Для того чтобы взять ее с бюро, ему не понадобилось даже подниматься – так сужено пространство комнаты.

Главные действующие лица снимка – сам не -Шон и… и Фрэнки.

Франсуа Пеллетье, каким я запомнила его по Эс-Суэйре. По отелю Доминика, по ресторанчику средиземноморской кухни «Ла Скала», по рассказу о взрыве в лондонском автобусе; по заднице, затянутой в водонепроницаемый костюм для серфинга, по перерезанному горлу… нет-нет, лучше не вспоминать об этом, тем более что на фотографии Фрэнки

жив,

здоров,

улыбчив,

полон оптимизма,

совсем как mr. Тилле, герой другого снимка. На этом же – царят не- Шон и Фрэнки, стоящие в обнимку, с одинаковыми открытыми улыбками, в одинаковых шелковых рубашках (снимок сделан летом, судя по буйной зелени кустарников на заднем плане), короли общепита, короли океана, короли граффити, музыкальных автоматов и многих других вещей, о которых я не имею ни малейшего представления.

Иногда убивают и королей.

Я уже знаю об этом, но знает ли об этом не- Шон, сменивший шелковую рубашку на рубашку из вельвета?..

– Что скажете?

– Это и есть Франсуа. Мой друг. – С самого начала я была слишком опрометчива в определениях, но отступать поздно. Уже поздно.

– Да. Это и есть Франсуа. Мой друг.

У не- Шона, безусловно, гораздо больше оснований считать Фрэнки своим другом, вот и фотография это подтверждает, а что могу предъявить я? Регистрационный листок из отеля «Sous Le Ciel de Paris», вечер под аккомпанемент арабского двойника Брайана Адамса? сбивчивую повестушку о телефонном звонке («estoy en la mierda!» – ей не поверил даже марокканский следователь) – а еще я могу предъявить смерть Фрэнки, хотя