Георгий Ланской - Синий лед

— Вот смешно будет, если камушек и правда был, — хохотнул Протасов. Чебыкин подобрался и посмотрел на следователя колючими глазами.

— То есть? — недобро осведомился он. — Это ты к чему, гражданин начальник?

— Ну, как же, — улыбнулся Протасов. — Ты шкатулку продал Панарину. Его тут же грохнули. Шкатулку потом посторонняя баба нашла и в скупку определила. Хозяина скупки тоже грохнули. Как тут в проклятие не поверить? А, может, ты сам потом понял, что сокровище случайно сбыл? Оттого Панарина и грохнул.

Чебыкин поморщился.

— До чего у вас в мусарне мыслят примитивно. Ну, сбыл я Олеже шкатулку, потом понял, что камень в ней, грохнул Олега. Чего ж я шкатулку-то не забрал? И скупщика тоже я вальнул? Нет, гражданин начальник, не сходится у тебя песня, нескладуха это.

— Панарин к тебе один приезжал? — спросил Кирилл.

— Он всегда один приезжал, — отрезал Чебыкин, но было видно, что мыслями он уже где-то далеко. Видимо, идея об индийском бриллианте захватила его целиком. — Я не велел сюда никого таскать.

— Машина твоя где? — хмуро спросил Протасов. — Черный «лендкрузер», если быть точнее.

— Не поверишь, начальник, — лениво ответил Чебыкин, — третьего дня угнали. Сам в шоке, если честно. И если найдешь, я такой благодарный буду…

— Нашли уже, — усмехнулся Протасов. — Недолго искали. Чего ж ты на собственной машине поручил ментов давить, а, Леха?

Чебыкин залопотал что-то, возмущаясь, но его никто не слушал. У Кирилла зазвонил телефон. Он выслушал короткий доклад отправленного в больницу опера и, отключившись, сказал в пространство.

— Шмелеву сделали промывание желудка, сейчас он вне опасности.

— Тоже мне, беда, — чуть слышно пробубнил Чебыкин и добавил в голос. — Подумаешь, поспал немного ваш малец. Мы бы, граждане хорошие, либо в кутузку меня тащили, либо уматывали отсюда по добру, по здорову. Нечего вам шить Леше Сизому.

Кирилл с сомнением поглядел на Протасова, а тот, зло захлопнув папку, скомандовал:

— Пакуйте его. Там разберемся, что ему можно пришить. И охранника прихватите. Уж он-то у меня точно за сопротивление отсидит. А если докажем, что он к Колчиной приходил и Устемирова убил, загремит по полной.

— Воля ваша, — миролюбиво ответил Чебыкин и сбросил халат, оставшись в майке и трусах, не скрывающих синюшных волосатых коленок. — Только я на произвол жаловаться буду.

— Да жалуйся ты хоть в ООН, — отмахнулся Протасов и прикрикнул на замерших оперов: — Чего рты раззявили? Грузите клиента!

Взбудораженная неожиданным звонком Никиты Саша долго не могла прийти в себя.

Никите решительно нечего было делать в Михайловке. Даже если его намеки на Лику и Коростылева она поняла правильно, ни ту, ни другого с михайловским музеем ничего не связывало.

Или связывало?

Подумав, Саша решила, что связывать могло. После случившегося с ее дедом она могла поверить в любые закулисные интриги хранилищ и фондов различных музеев. (События описаны в романе Ирины Мельниковой и Георгия Ланского «Лик Сатаны»). Экспонаты, валяющиеся в запасниках, вполне могли быть украдены и проданы через антикварные салоны. Именно Шмелеву удалось нащупать ниточку, ведущую к кражам в запасниках, и распутать преступление, ставшее впоследствии камнем преткновения в их отношениях. Неужели и сейчас история повторялась?

Телефон Никиты молчал. Саша звонила весь день, но номер просто не отвечал, а под вечер механический голос с неукоснительной вежливостью сообщил, что абонент временно недоступен. Выхаживая по кухне туда-сюда, Саша куталась в старый халат, борясь с искушением позвонить еще куда-нибудь, хотя бы вечной антагонистке Быстровой: вдруг она знает больше? Она ведь всегда была лучше осведомлена. Даже когда Саша и Никита были вместе, Быстрова, с ее рысьими глазами, ленивой грацией и ядовитым языком стояла между ними. К ней Никитка бегал жаловаться, советоваться, а Саше приходилось терпеть, изображая дружбу. Быстрова, кстати, ее тоже едва терпела, но либо хуже притворялась, либо не давала труда скрыть свою неприязнь. Саша подозревала второе. Юлия, как истинная хищница, не желала выпускать из когтей ни одного своего мужчины, пусть даже бывшего, на которого более претендовать не собиралась.

Наглотавшись на ночь валерьянки, Саша легла спать, а наутро, окрыленная внезапным вдохновением, позвонила в михайловский музей Агафоновой, разузнать, не слышно ли чего.

— Ой, Сашенька, а журналиста-то вашего в больницу увезли, — запричитала Елена Борисовна. — Говорила я, чтоб не совался он к этому бандюку, чтоб его разорвало, окаянного.