Маттиас Эдвардссон - Почти нормальная семья

Ульрика вполне обоснованно волновалась по поводу практической стороны дела. Расходы, жилье, наше обучение и последующая карьера.

— Любовь поможет нам со всем справиться, — сказал я и поцеловал ее в животик.

Пока Ульрика делала экономические расчеты, я купил крошечные носочки с надписью «My dad rocks» [6] Мой папа зажигает (англ.) . .

— Ты ведь не против абортов? — спросила она меня в те первые дни пылкой влюбленности пятью годами раньше, когда мы буквально не выходили из комнаты в большой студенческой квартире.

— У тебя странные представления о том, что такое быть христианином, — ответил я.

Сейчас я знаю, что она не шутила. Моя вера внушала ей страх и сомнения. Это была самая большая угроза нашим только что зародившимся, еще хрупким отношениям.

— Никогда не думала, что выйду замуж за пастора, — говорила она иногда.

Вовсе не для того, чтобы меня обидеть. Это был всего лишь ироничный комментарий по поводу того, что неисповедимы пути Господни.

— Не беспокойся об этом, — отвечал я. — Я тоже не мог себе представить жену-адвоката.

Ни разу я всерьез не рассматривал тот вариант, что мы откажемся от рождения этого ребенка. Однако в своих разговорах с Ульрикой я держался нейтрально, был открыт для разных возможностей. Вскоре мы пришли к единому решению.

Перед родами мы ходили на курсы и учились правильно дышать. По утрам Ульрика плохо себя чувствовала, и я массировал ее отекшие ноги.

За неделю до расчетной даты родов Ульрика разбудила меня в четыре часа утра. Она стояла в изножье кровати, завернувшись в одеяло:

— Адам, Адам! Воды отошли!

Мы взяли такси и поехали в роддом, и когда Ульрика лежала передо мной на кушетке, извиваясь от боли, а акушерка натягивала длинные перчатки, до меня наконец дошло, что именно поставлено на карту и как легко все может пойти не так. Словно все это время я копил страх и тревогу в потайном уголке души и теперь все разом выплеснулось наружу.

— Сделайте что-нибудь!

— Папа пусть сядет, — сказала медсестра и указала на стул рядом с Ульрикой. Едва приземлившись на стул, я снова вскочил. — Спокойно, возьмите себя в руки, — сказала акушерка.

Ульрика тяжело дышала и ругалась. Когда накатывала новая схватка, она с усилием садилась, кричала и вслепую била руками вокруг себя. Схватив ее за запястье, я настойчиво шептал сквозь зубы молитву. Медперсонал по-прежнему обращался к нам совершенно спокойно. Никаких оснований для беспокойства не было. Однако по их глазам я увидел: что-то изменилось. Их движения стали отрывистыми, инструкции акушерки звучали резко, и вскоре воздух в комнате так сгустился, что кажется, давил на нас. Призвали врача, говорившего нервно и с акцентом, и я услышал слова «экстренное кесарево сечение».

— Что происходит? — раз за разом спрашивал я.

Меня они не слышали. Акушерка наклонилась к Ульрике и жестко, по-деловому сказала:

— Ребенок застрял плечиками. Когда придет очередная схватка, тужься что есть мочи. Надо, чтобы ребеночек вышел.

Я крепко держал Ульрику за руку. Она тряслась всем телом.

— Дорогая, ты сможешь!

Она замерла и напряглась. В комнате стало тихо, и я буквально ощутил волну боли, пронесшуюся по ее телу, когда она изо всех сил тужилась.

— Боже, помоги!

Акушерка потянула изо всех сил, Ульрика издала звериный рык. Я крепко держал ее и клялся Богу, что не прощу ему, если это плохо закончится.

Тишина окутала нас, как мягкое одеяло. В этот момент можно было бы услышать, как Бог щелкнул пальцами. Самая длинная секунда в мире. Все, чем я дорожил, было брошено на весы. В голове у меня не осталось ни единой мысли, однако я знал, что все решается в этот момент. В тишине.

Оглянувшись, я увидел его. Синий окровавленный комочек на полотенце. В следующее мгновение комната заполнилась самым прекрасным детским криком, какой я когда-либо слышал.

Лицо Стеллы пронеслось у меня перед глазами, когда я несся вслед за Ульрикой в кухню. Хотя нашей девочке уже девятнадцать, при мысли о ней я всегда вижу детское личико — полные любопытства глаза, веснушки и косички с резиночками.

Ульрика схватила трубку нашего городского телефона, висевшего на стене как реликвия. За время разговора я не спускал с нее глаз.

— Это был Микаэль Блумберг, — сказала она, положив трубку.

— Кто? Адвокат?

— Он только что назначен представлять интересы Стеллы. Она в полиции.

Моя первая мысль была — что наша дочь стала жертвой преступления. Авось ничего серьезного. Даже если ее ограбили или избили, это ничего. Лишь бы не изнасилование.