Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

И я подробно поведала кузине о событиях последнего дня. В ходе моего рассказа Жанна перестала стучать по клавишам, подняла от ноутбука угрюмое лицо, сняла очки, устремив на меня горящий взгляд, и я прямо-таки физически ощутила исходящую от нее ярость.

— To tell the try [20] To tell the try ( англ .) — сказать по правде. , — когда я замолчала, желчно начала она. — Я еще не видела этого старого хрена, твоего академика, а уже ненавижу его всей душой. Он так и сказал «малограмотная»? Он обозвал тебя простушкой? Вот тварь! На ладан дышит, старый сексист, а туда же — щелкает по носу!

В данном ключе я ситуацию не рассматривала и потому не смогла скрыть удивления:

— Ты серьезно? Ты полагаешь, Викентий Павлович сексист?

— Ты что, сама не видишь?

— Честно говоря, мне показалось, что старик так говорил со мной не потому, что я женщина, а потому, что многого не знаю.

— Да брось! Твой Граб недооценивает тебя по гендерному признаку! Будь ты парнем, он язычок-то прикусил бы, ибо от мужика недолго и по роже схлопотать! А так известная песня: все бабы дуры, что с нас взять! В общем, можно нести все, что в голову взбредет, мы же постоять за себя не сможем! Посмотри, там яйца всмятку не сварились?

Я не стала говорить, что это мои яйца всмятку, что я их ставила вариться для себя. Зачем раздражать и без того раздраженную родственницу? Просто оделась и поехала к академику Грабу. По дороге позавтракала в круглосуточном «KFS», подумав, что со стариком, возможно, придется весь день довольствоваться одним только кофе. В ресторан заходить не стала, памятуя о вчерашнем отказе Викентия Павловича отобедать — значит, еда у академика есть. И сразу же направилась к нему.

Долго возилась с дверью подъезда, пытаясь отпереть заедающий замок старинным ключом, затем ждала лифт — его хоть и починили, но двигалась кабина между этажами на удивление медленно. Снова возилась с замком, теперь уже в двери квартиры Граба, и, когда наконец-то открыла, увидела в прихожей возбужденного академика. Он ждал меня при полном параде — в просторных вельветовых брюках песочного оттенка и в мягкой замшевой курточке в тон. Из расстегнутого ворота джинсовой рубашки выглядывал шейный платок с огурцами — расчесанная на две стороны борода позволяла рассмотреть все нюансы шелкового аксессуара. Стриженные в кружок волосы академик Граб тоже зачесал на аккуратный пробор, и, в общем, создавалось впечатление, что Дед Мороз сменил амплуа и заделался европейским пенсионером, тратящим скопленные за жизнь деньжата на путешествия по миру.

— Викентий Павлович! Какой вы нарядный, — вырвалось у меня вместо приветствия.

— И вы здравствуйте, Софья Михайловна, — высокомерно откликнулся старик, указывая на мою промашку в этикете. — Сейчас покушаем и поедем, — потер он маленькие ладошки. — Признаться, я страшно голоден. — Он оглядел меня и разочарованно протянул: — А где же еда?

Я ощутила себя идиоткой. И сбивчиво заговорила:

— Сейчас только семь часов утра — обедать вроде бы рановато.

— Мне, конечно, лестно, Софья Михайловна, что вы полагаете, будто бы я святой, — насупился он, — и что могу пробавляться манной небесной, но все же хотелось бы отведать что-нибудь материальное. Вроде шницеля и пюре.

— Может, вчерашнее подогреем? — попыталась я спасти ситуацию, но академик меня даже слушать не стал, раздраженно оборвав:

— Вчерашнее я съел вчера. Сразу же после вашего ухода. Вы же не соизволили меня покормить.

— Одну минуту, сейчас я сбегаю в ресторан, — засуетилась я, пятясь на лестничную площадку в незапертую дверь.

— Поторопитесь, мы можем опоздать на поезд! — крикнул он вдогонку.

Ел он с аппетитом, словно и в самом деле давно не кушал.

— Кефирчик принесли? — собирая с тарелки последним кусочком шницеля остатки пюре, поинтересовался Викентий Павлович.

— У вас же есть кефир, стоит в холодильнике, — глухо проговорила я.

— В холодильнике уже ничего не стоит. Холодильник пуст и чист. Я сам его помыл — вас же не допросишься. Если не принесли, так и скажите. Тогда сварите кофе. И коньячку плесните.

— Вы же вчера сказали, что коньяк в кофе — только два напитка портить…

— Спорить вы горазды! Делайте, что вам говорят! И поехали уже, чего вы расселись?

Кофе с коньяком он допивал в прихожей, сидя на пуфике и глядя на то, как я завязываю замшевые штиблеты на его ногах. Я чувствовала себя Золушкой, в недобрый час попавшейся злой сестрице под горячую руку. То ли штиблеты усохли, то ли нога старика отекла, но обувь отчего-то ему жала, о чем он не упускал случая сообщить мне.