Борис Воробьев - Искатель, 2019 № 02

Когда Дмитрий закончил свой рассказ, старик долго молчал, с полуприкрытыми глазами, словно прислушиваясь к чему-то слышному только ему биному. Дмитрий молчал тоже, прихлебывая остывающий чай.

И все же Дмитрий заговорил первым, стронув повисшую тишину:

— Знаете, честно говоря, я ведь не верю во все это. Рассказываю, как будто про кого-то другого. Иногда мне кажется, что я это надумал себе сам, что все это просто привиделось. Я даже ехать сюда не хотел.

— Да, да, — старик кивнул, соглашаясь, будто и не ожидал другого ответа.

Но тут же вскинул на Дмитрия взгляд из-под кустистых бровей:

— Но ведь приехал сюда. Зачем, коли не веришь?

Дмитрий не ответил, лишь пожал плечами.

Старик смел ладонью какую-то крошку со стола.

— Эх, дружок, ко мне ведь только такие и приходят. Когда уже все средства исчерпаны и надежды почти нет. Когда осталось уповать только на чудо. Да вот только чудес без веры-то не бывает, нет. Чудеса требуют усилий. Для одних воскрешение Христа — чудо, а для других — просто сказка, которой тешатся набожные старушки. Один в каждой растущей травинке видит чудесную волю Божью, а другому любое чудо сотвори, он ему все одно какое-нибудь удобное объяснение найдет. Каждый волен сам выбирать. Вот и получается, что чудо зависит от нашего выбора, от наших усилий. Хотим ли мы, допускаем ли, что оно возможно в этом мире — чудо. Верим ли мы!

Старик поднялся со стула и, дойдя мелкими шагами до собачьей миски у порога, высыпал туда собранные со стола крошки. Потом вернулся, сел, посмотрел Дмитрию в глаза долгим испытывающим взглядом и сказал:

— Так что, сынок, чудеса требуют усилий. Иной раз думаешь: откуда силища такая у человека — захотел, и вот они существуют, боги и чудеса. А не захотел, вроде как и нет их. И ведь действительно нет их, в его жизни…

Помолчав, старик добавил:

— Только вот зло на земле существует независимо от того, верим мы в него или нет. Вера… Это больше нам надо… Зло в нашей вере не нуждается. Ладно, счас еще чаю принесу.

Дмитрий неспешно пил густой, темный чай, тянул по чуть-чуть, смакуя терпкий травяной напиток. Старик сидел молча, устремив невидящий взор куда-то далеко за пределы комнаты и вообще явленного мира. Дмитрий терпеливо ждал, когда он заговорит. Свет потускнел в окошке, или в глазах потемнело, только очертания предметов поплыли, стали нечеткими, колеблющимися, зыбкие тени по углам зашевелились. Доносившиеся с улицы звуки дня стихли; квохтанье кур во дворе, ленивый лай собак — все это исчезло. Казалось, время тоже остановилось в ожидании. И когда тишина стала уже совсем давящей, а расползающиеся из углов тени уже грозили затопить все вокруг, старик слабо вздохнул и заговорил. Голос его был слаб и прерывист, словно он не мог отдышаться после тяжелой ноши. Он рассказал, что может помочь, знает как. Что придется принять непростое решение. И еще он рассказал то, о чем Дмитрий утаил, но не оттого, что желал скрыть, а потому, что память сама затолкала эти воспоминания в самые дальние и темные свои закоулки. И образы прошлого хлынули, стронутые словами старого знатка, словно застоявшаяся вода сквозь брешь в плотине.

Димка был выхвачен из сна разъяренным отцом, который стоял над ним, изрыгая ругань и размахивая увесистой платяной штангой. Той самой, на которую вешались вешалки-плечики в мамином шкафу. Оказалось, Димка уснул перед телевизором, пока отец ходил с друзьями за водкой, а ключей они не взяли, захлопнули дверь, зная, что он дома. Стучали потом чуть не час, разбудили всех соседей на площадке, в итоге разбили окно на кухне и так влезли, благо квартира на первом этаже.

— Ты что? — кричал он. — Ты специально меня позоришь перед друзьями! Перед всеми соседями! Не пускаешь в собственный дом!

Димка успел сжаться в комочек, подтянув ноги, по ним и пришелся первый удар. Звук рассекаемого воздуха, глухой стук и резкая боль. В полумраке комнаты, разрываемом бликами от экрана телевизора, мелькало искаженное яростью лицо отца. Он успел ударить еще два раза, пока с кухни на крики не прибежал Дёма и не вырвал палку. Димка не знал настоящего имени папиного друга, его только так все и звали — Дёма. Дёма был добрый, даже само его прозвище звучало как-то ласково. Из всех папиных друзей Дёма нравился Димке больше всех, потому что всегда находил для Димки доброе слово или мог потрепать его по-свойски за волосы и даже дал ему как-то вкусную конфету. Вот и сейчас заступился за Димку и загородил собой от разъяренного отца.