Карен Дионне - Дочь болотного царя

Этот человек научил меня всему, что я знаю о болоте, и всему, что стоит знать.

Я крепче сжимаю «ругер».

– Бросай оружие!

Отец долго смотрит на меня, прежде чем отбросить «глок» в кусты. Достает «боуи» из правого ботинка, и тот летит следом за пистолетом.

– Медленнее! – приказываю я, когда он тянется себе за спину, чтобы достать второй пистолет.

Если бы я была на его месте, то в этот момент решилась бы сделать ответный ход. Я выхватила бы оружие и приставила его к голове Рэмбо, использовала бы слабость противника, чтобы его разоружить.

Медленно, как я и велела, отец достает второй «глок». Отводит руку в сторону так, словно намерен выбросить его, но вместо этого его рука внезапно взлетает, он падает на одно колено и стреляет.

Но не в Рэмбо.

А в меня.

Пуля впивается мне в плечо. Какой-то краткий миг я не чувствую ничего, кроме шока. Он выстрелил в меня. Сознательно, не думая о последствиях, лишь о том, чтобы меня устранить.

Я не обставила его. Не спасла свою семью. Не выиграла, потому что отец снова изменил правила игры.

И тогда мое плечо взрывается болью. Словно кто-то воткнул в меня кусок динамита и поджег фитиль. Ударил битой и проткнул раскаленной кочергой. Переехал автобусом. Я хватаюсь за рану и падаю на землю, корчась от нахлынувшей боли. Кровь бежит между пальцами. «Возьми пистолет, – приказывает мозг рукам. – Убей его, прежде чем он убьет тебя». Но руки не реагируют.

Отец взбирается на холм и останавливается рядом со мной, глядя вниз. Его «глок» смотрит мне в грудь.

Какую же ужасную глупость я сделала! А я-то думала, что поступала разумно, когда выстрелила в ветку, а не в него самого. И какими трагическими последствиями теперь обернется это решение! Правда в том, что я не хочу убивать отца. Я люблю его, даже несмотря на то, что он не любит меня. Он использовал мою любовь против меня.

Я жду, когда он добьет меня, и задерживаю дыхание. Он долго смотрит на меня сверху вниз, а затем засовывает «глок» за пояс джинсов и сбрасывает «ругер» с края холма. Переворачивает меня на спину и вытаскивает «магнум» из моего кармана. Я не знаю, откуда отец узнал о нем, но как-то узнал. Затем он достает из кармана пару наручников, без сомнения, тех, которые были на нем, когда он сбежал из тюрьмы, вытягивает мои руки, несмотря на рану, и застегивает наручники на запястьях. Я вся дрожу, стараясь не закричать.

Он отступает, тяжело дыша.

– Вот как надо выигрывать, – говорит он, глядя на меня с торжествующей улыбкой.

– Сюда кто-то едет, – повторила мама, стоя рядом со мной у окна кухни, словно не могла поверить в собственные слова, пока не произнесла их еще раз.

Я удивилась не меньше. Отец всегда был очень осторожен и старался не привлекать внимания к хижине: рубил дрова у основания нашего холма, чтобы звук его бензопилы не разносился по окрестностям; стрелял из винтовки, только когда это было необходимо, чтобы добыть дичь; мы никогда не покидали болото, чтобы пополнить припасы, даже несмотря на то, что у нас заканчивались вещи, которые было бы неплохо иметь в наличии; мы прятались от той семьи на водопаде, чтобы случайно не привести их к хижине; готовились к тому, что мы с мамой будем делать, если кто-то объявится на нашем холме.