Карен Дионне - Дочь болотного царя

У меня в голове начала формироваться мысль. Я посмотрела на дату на обложке. Если мать украла его, когда была беременна мной, а мне уже почти исполнилось двенадцать, значит, и журналу тоже почти двенадцать лет. Следовательно, девочка на обложке уже давно не девочка, а взрослая женщина, как моя мать. То же касается и всех остальных детей из журнала.

Признаюсь, я расстроилась. Журнал мне больше нравился, когда я думала, что эти мальчики и девочки – мои ровесники. Я, конечно же, понимала концепцию дат и времени и зачем важные события обозначают датами – чтобы люди знали, какое из них случилось вначале, а какое потом. Но я никогда особенно не задумывалась о том, в каком году я родилась, или о том, который сейчас год. Мама вела учет недель и месяцев в календаре, который нарисовала углем на кухонной стене, но меня всегда больше интересовало, какой будет погода в указанный день и в разные времена года.

Теперь я поняла, что мой возраст тоже очень важен. Я вычла даты номеров «Нэшнл географик» из нынешнего года и почувствовала себя так, словно отец ударил меня в живот. Журналам «Нэшнл географик» было уже пятьдесят лет . Гораздо больше, чем журналу «Tин». Больше, чем маме. Даже больше, чем папе! Мои братья и сестры из племени яномами уже давно превратились в стариков. Я показывала отцу фотографию мальчика с двойным рядом точек на щеках, чтобы он сделал мне точно такие же, но этот мальчик уже стал взрослым мужчиной, как мой отец. Кусто – настоящий Жак-Ив Кусто – был взрослым на картинках в «Нэшнл географик», а значит, он уже состарился. Или даже умер.

Я посмотрела на мать, сидящую напротив со счастливой улыбкой, ведь ей казалось: раз я нашла ее журнал, значит, теперь мы будем читать его вместе. Но я думала только о том, что она оказалась лгуньей . Я доверяла «Нэшнл географик». Доверяла матери. Она знала, что эти номера пятидесятилетней давности, и все же позволяла мне верить, будто все, о чем там говорится, – правда и происходит в настоящее время. Цветное телевидение, застежки на липучках и лекарство от полиомиелита вовсе не были недавними изобретениями. И Советский Союз не отправил недавно собаку Лайку в космос в «Спутнике-2», чтобы она стала первым живым существом на орбите Земли. Свои чудесные открытия Кусто сделал пятьдесят лет назад. Почему она так поступила со мной?! Почему лгала мне? Что еще она от меня скрыла?

Я схватила журнал со стола, свернула его и сунула в задний карман. После этого мама его больше никогда не видела.

Внезапно снаружи раздался шум. Это напоминало шум отцовской бензопилы, но уже почти совсем стемнело, а отец не рубил деревья по ночам. Я подбежала к окну. Со стороны леса в нашу сторону двигался маленький желтый огонек. Он выглядел как желтая звездочка, однако не стоял на месте, а перемещался, причем прямо над землей.

Мама подошла к окну и встала рядом. Шум стал громче. Она сложила ладони чашечкой у стекла, чтобы лучше видеть.

– Это снегоход, – сказала она, когда наконец обернулась, и ее голос был полон удивления. – Сюда кто-то едет.

Больше Рэмбо не лаял, но одного раза мне было вполне достаточно. Риск себя оправдал. Я догнала отца – судя по лаю Рэмбо, они где-то рядом. Отрезок в четверть мили между тем местом, где начался след моего отца, и лесовозной дорогой, по которой бежала я, выглядит как основание равнобедренного треугольника. Мой дом – это вершина, а дороги, по которым движемся мы с отцом, – стороны треугольника. Мы приближаемся к моему дому, и скоро наши пути пересекутся.

Я могла бы точнее определить, где они находятся, если бы Рэмбо залаял снова, но, честно говоря, я удивлена, что ему это удалось и в первый раз. Похоже, к штанам, которые мой отец забрал у убитого им человека, не прилагался ремень. Когда мы жили в хижине и ходили вместе на охоту, отец часто обматывал пасть Рэмбо ремнем, чтобы тот не лаял. Или он поступал так, когда уставал оттого, что пес, запертый в дровяном сарае, просился наружу. Иногда отец одевал на Рэмбо намордник без всякий видимой причины и, как мне кажется, держал в нем гораздо дольше необходимого. Я читала, что один из признаков будущего террориста или серийного убийцы – жестокое обращение с животными в детстве. Но я не знаю, о чем говорит то, что человек поступает так же, будучи взрослым.

Я прикрываю глаза от дождя и осматриваю гребень холма, ожидая, что над ним в любую секунду покажется голова отца. Сбегаю с дороги и скрываюсь среди деревьев. Мокрые сосновые иголки заглушают мои шаги. Я стряхиваю дождевую влагу с волос, снимаю с плеча «ругер» и несу прицелом вниз – так, чтобы можно было вскинуть его в любой опасный момент. Холм очень крутой. Я поднимаюсь так быстро и бесшумно, как только могу. В другой ситуации я бы цеплялась за еловые ветки, но сосны Бэнкса слишком хрупкие, и если я сломаю ветку, я выдам себя шумом.