— Тогда мы можем провести вместе час или два? — спросил он.
Она улыбнулась.
— Если ты этого хочешь, да.
Только не здесь, подумал он, не в отеле, рядом с Роберто, Джорджем Арлекином, Еленой Карризи, после скандальной драки с Гарофано, перед самым приездом Орнаньи. Да и вообще тут слишком много любопытных глаз и ушей.
— Ты на машине, Козима? — Да.
— Давай куда-нибудь поедем.
— В горы. Там так красиво и тихо. Мы сможем поговорить… и вспомнить. Роберто, возвращаясь из холла отеля, увидел, как они вместе вышли из гостиной. Эшли задержался у конторки, сунул папку в большой конверт, запечатал его и положил в сейф. Они вышли, держась за руки, словно влюбленные. Роберто поспешил в бар и поднял телефонную трубку.
Узкие, вымощенные брусчаткой улочки Сорренто остались позади, и большая голубая «изотта» рванулась навстречу холмам и оливковым рощам.
— Как в старые времена, Ричард, — прервала молчание Козима.
— Да, как в старые времена.
Старые времена — это десять лет назад. Ричард Эшли считался тогда еще новичком, а большеглазая Козима Бенедетто гордилась своей первой работой. Старые времена означали небольшую, прохладную квартиру на Пириоли, вечера в садах Тиволи, обеды в уличных ресторанчиках, воскресные поездки во Фраскати и Остию, редкие уикэнды во Флоренции и Венеции. Старые времена подразумевали страсть, когда им хватало одной любви и официальная регистрация брака казалась излишней формальностью. Но потом его послали в Берлин и продержали там больше года. В Берлине он получил письмо от Козимы, в котором говорилось, что старые времена кончились, она должна думать о будущем и намерена выйти замуж за человека с состоянием и древним дворянским титулом. Тогда он ее не винил. Как, впрочем, и теперь. Италия кишела безработными и такими, как он, перелетающими с места на место, готовыми насладиться итальянской страстью, но не спешащими под венец.
Старые времена… Призраки прошлого. Но призраки так и не растворились бесследно в настоящем, и прежняя любовь сидела рядом с ним, прекрасная, с развевающимися на ветру волосами.
— Ты ненавидел меня, Ричард?
— Тебя? Нет. Мне кажется, я все еще немного влюблен в тебя. — Вопрос, который, произнесенный вслух, мог погубить все, даже короткое счастье последнего часа.
— Я отвечу на него, дорогой.
— Ответишь на что?
— На твой вопрос. Почему появилась я?
— Ну…
— Я приехала, потому что этого хотел мой муж. Скоро выборы. Надо сохранять внешние приличия. Я приехала раньше, потому что знала, что ты здесь, и хотела провести с тобой хотя бы пару часов.
— И это все?
— Разве этого недостаточно, Ричард?
— И еще. Что, по-твоему, мне делать со статьей?
— А что ты хотел бы с ней сделать?
— Напечатать ее.
— Вот и печатай. Меня это ничуть не беспокоит. Цикады смолкли, легкий ветерок лениво шевелил серые листья. Эшли вывел машину на шоссе и повернул вниз, на узкий извилистый серпантин, ведущий в Сорренто. Машин не было. Туристы давно закончили осмотр достопримечательностей. Ехал он быстро, даже безрассудно, потому что они припозднились, да и охватившее Эшли возбуждение гнало его вперед. На поворотах большую машину часто выносило на встречную полосу движения, подальше от высокого ограждения дороги.
Перед последним поворотом он чуть притормозил, и они выехали на прямой, в милю длиной отрезок шоссе, огражденный каменной стеной с одной стороны и пропастью, скатывающейся к морю, — с другой. Над стеной нависали ветви оливковых деревьев. Эшли вдавил в пол педаль газа, и «изотта» рванулась вперед.
И тут Козима испуганно вскрикнула. Прямо перед ними на барьере, покачиваясь, стоял человек. Эшли нажал на тормоз и вывернул руль. В ту же секунду человек взлетел в воздух, чтобы опуститься на землю перед машиной, Взвизгнули шины, но скорость была слишком велика, раздался глухой удар, передние, затем задние колеса перекатились через тело.
Чудом Эшли удалось удержать машину и не свалиться в пропасть. Оставив в кабине рыдающую Козиму, он побежал назад, где метрах в пятидесяти от «изотты» посреди дороги лежал окровавленный труп. Перевернув тело, Эшли увидел, что это Энцо Гарофано.
Застыл воздух. Остановилось время. Молчали птицы. Город в долине казался нарисованным. Море стало размалеванным задником театральной сцены. Распростертое тело и наклонившийся над ним мужчина превратились в марионеток, ждущих, когда дернутся ниточки, приводящие их в движение.
Читать дальше