Марина Крамер - Реанимация судьбы [litres]

Прочитав его, я с удивлением увидела, что внизу папиной рукой подписано: «Моя любимая жена восхитительно талантлива» – и поняла: автор этих стихов – моя мама. Это было открытием – мама никогда не говорила, что пишет стихи, мне кажется, я даже не видела, чтобы она их читала когда-то, а вот поди ж ты… Стихи мне понравились, а папа, видимо, был в восторге, раз переписал в книжку и даже обвел красной рамочкой в виде причудливых цветов. Как же, оказывается, мало я знала о собственных родителях…

Странную запись я нашла ближе к концу книжки. Странную, потому что сделана она была не папиной рукой – Светка оказалась в этом права. «Ленина, 46, Игнат». Больше ничего – ни телефона, ни фамилии. Я полезла в ноутбук, открыла карту города и ввела адрес – это оказались бани. Единственный сохранившийся в городе банный комбинат, отремонтированный, оснащенный новым оборудованием, с бассейном, баром и массажными кабинетами, он пользовался спросом, особенно в дни плановых отключений воды. Но и без этого, говорят, бани не пустовали, даже мы со Светкой однажды там были. Интересно, как эта запись попала в папину книжку, и непонятно, зачем ее сделали, потому что почерк был мамин, а информации эти два слова и две цифры не несли на первый взгляд никакой. Пролистав книжку до конца, я ничего больше не нашла, а что делать с найденным, тоже пока не знала. Можно попросить Светку поехать в бани и узнать, кто такой Игнат, но мне почему-то это показалось глупым. Кстати, интересно, Игнат – это имя или кличка, от фамилии, например? И что-то такое вертелось в голове… Игнатенко, Игнатов, Игнашин… нет… Игнатюк! Точно – Игнатюк же! Эта фамилия всплыла в памяти и тут же обросла буквами, сложившимися сперва в строчки, а потом и в статью целиком. Михаил Игнатюк, банкир, меценат, уважаемый пожилой господин с красивой седой шевелюрой и тонким шрамом на подбородке – я даже фотографию вспомнила так отчетливо, как будто видела вчера. А статья была о том, что в прошлом меценат и благодетель был обычным «боевиком» одной из городских группировок, деливших между собой сферы влияния еще в девяностых. Особых доказательств его криминальной деятельности найдено не было, так, намеки, но странность заключалась в том, что через неделю после выхода статьи журналист Витя Жариков погиб, врезавшись в столб на совершенно пустой дороге. Никаких свидетелей, никаких записей на камерах наблюдения – они в тот вечер вообще оказались выключенными. Сейчас все это уже не казалось мне цепью случайностей. Надо только понять, как связан Игнатюк с Игнатом, чье имя записано в папиной книжке. И тут у меня родился безумный, но единственный доступный план. Только для этого мне нужно пару раз выйти с территории клиники.

В этот момент я еще не знала, что Светка до дома не доехала. Ее нашли ближе к ночи случайно забредшие в заросли кустарника подростки неподалеку от остановки пригородного автобуса с ножевой раной в правом боку. Светка умерла от потери крови.

Телефонный звонок раздался поздно вечером, когда Игорь уже лежал в кровати с журналом, в котором он нашел статью Аделины. Номер на дисплее оказался незнакомым, но Игорь все-таки ответил:

– Алло.

– Приветик, доктор, – полился из трубки нагловатый женский голос, от которого у Авдеева внутри все начало завязываться в узел. – Спать ложишься? Молодец, режим соблюдаешь.

– Что тебе нужно?

– Вопрос в том, что нужно тебе , – с нажимом проговорила женщина. – А тебе нужно, чтобы никто в твоей новой клинике не узнал о том, что случилось в старой, да?

– Никто не докажет, – быстро сказал Игорь.

В ответ раздался смех:

– Ты забыл про запись, дорогой?

– Про какую… запись?

– Про запись операции, ты, ушлепок! Слышала я, как вы флешку искали, да не нашли. А она в надежном месте, жалко, я ее поздно получила, все по-другому могло бы быть.

Игорь почувствовал, как под ним зашаталась кровать, пол, вокруг заплясали стены. Запись, злополучная запись…