Юлия Михалева - Невидимые

В стороне послышалось улюлюканье и игривый смех.

— Сударыня, постойте! Куда вы спешите? Пойдемте с нами.

— Не пристало такой, как вы, да одной.

Следом показался и источник оживления — молодая женщина в вечернем платье, выглядывающем из-под черного шелкового пальто. Шаловливые голоса не преувеличивали: она, в самом деле, и притягивала взгляды, и едва ли могла называться дамой. Бледная, с тенями усталости под глазами, барышня явно возвращалась с ночного ремесла. Впрочем, для обычной проститутки чересчур дорого одета.

Она тоже присоединилась к зевакам.

— Хороша чертовка! — заметил господин в бежевом.

— Это Елена Парижская, актриса, — уточнил Бирюлев.

— Какого театра?

— Ммм… "Париж".

— Что за театр такой? Впервые слышу, — мрачный, похоже, имел привычку отрицать совершенно все.

— Недавно открылся. На средства меценатов.

— То бишь, ее кота? — неприятно засмеялся рабочий.

— Всякое болтают…

— И что, хорошо играет? — с недоверием спросил мрачный.

— Ну… играет. Во всяком случае, посмотреть есть на что.

— Да, бесспорно!

— И каков же репертуар? — продолжал мрачный, явно не ценитель прекрасного.

Бирюлев ответил с некоторым сомнением:

— Кажется, я посещал "Даму с камелиями". Но в нынешнее воскресенье премьера. Будут давать "Три сестры".

Мрачный переглянулся с фотографом, совещаясь — стоит ли им упускать культурное событие. Раз уж шли серьезные постановки, то, может, новый театр и впрямь заслужил упоминания в газетной колонке.

— Да вы приходите, не пожалеете, — кокетливо растягивая слова, предложила сама виновница разговора.

— Благодарю за приглашение, сударыня. Если будем свободны, — сухо отвечал мрачный.

Господин в бежевом, наоборот, весьма живо уверил в своем визите.

— Но не желаете ли вы, сударыня, прежде отобедать со мной? — не стесняясь посторонних, поинтересовался он.

Актриса, смеясь, отказала и принялась расспрашивать о происшествии. Угреватый репортер в очередной раз пересказал всю историю, коря себя за болтливость.

Вскоре даже праздные зеваки, устав ждать новостей, начали разбредаться.

Бирюлев с завистью смотрел на уходящих. Он бы охотно к ним присоединился, однако халтурить на глазах конкурентов не подобало.

Наконец сыскари вышли. Городовые, что прибыли ранее, вошли по их указке в дом и вынесли завернутое в простыню тело Старого Леха. Его принялись укладывать в крытую коляску, чтобы отвезти на осмотр судебного медика.

Полицейские опять не сказали репортерам ни слова, но теперь, с их негласного согласия, стало можно быстро осмотреть дом.

Младший из сыщиков достал платок и высморкался. Никто не обратил на это внимания — кроме того, кому адресовался знак.

Стараясь не привлекать к себе лишнего интереса — задача не из простых — дама в вечернем платье направилась к городовым, грузившим тело.

— Ах, отец! — вскрикнула она вполголоса.

Полицейские, обернувшись, посмотрели на нее.

По щекам Елены Парижской — четверть века назад при крещении ее нарекли Марией — потекли слезы. Прижав руки к груди, она тихо взмолилась:

— Покажите мне его! Я хочу взглянуть на отца!

Оглядев барышню, один из полицейских хмыкнул и скатал часть простыни. За утро он успел выяснить, что покойный Лех Коховский был вдов и наследников после себя не оставил. Однако отчего и не показать, если красивая дама просит?

Елена вздохнула. Тиски, перехватившие грудь, разжались.

— Ох, это не он… Не мой отец. Простите. Я так напугалась! Мне сказали… А я только с дороги…

Многозначительно усмехнувшись, городовые продолжили свое занятие.

Дел здесь больше не оставалось, и Елена, наконец, пошла домой, в арендуемые комнаты. Теперь, когда она убедилась, что на полицейской коляске уехал незнакомый старик, хотелось немедленно отправиться в постель. Пожалуй, даже не раздеваясь.

В дороге она погрузилась в раздумья и не замечала ни взглядов, ни восклицаний. Ночь выдалась насыщенной — и хорошим, и тревожным. Как в калейдоскопе, пережитые картины сменяли одна другую.

Постановка вновь собрала полный зал. И пусть публика собралась непритязательная — студенты, приказчики да молодые кутилы — это уже определенно можно назвать успехом.

Однако через момент тщеславную радость смыло ледяным дождем. Перед глазами возник мерзкий урод: ощерив страшную пасть, он надвигался, раскрыв объятия. О, какая гадость!

Отогнав видение, Елена вернулась мыслями к театру, но теперь те стали тревожными. Не слишком ли они поспешили, взявшись за серьезную вещь? А если провал? Их освистают!