Юрий Ребров - Пуля не дура

Кондратьев стоял поодаль от начальника и тоже вглядывался в лица пришедших на похороны. В отличие от Сыромятникова со многими он уже успел побеседовать, и сейчас они, так ему, во всяком случае, казалось, смотрели на него с затаенной надеждой на то, что уж это преступление будет раскрыто. Приучили людей авторы занимательных детективов смотреть на сыщиков как на волшебников. В юности Иван побывал на выступлении популярного в те времена артиста оригинального жанра Куни. В его репертуаре особенно запомнился будущему сыщику номер «Найди вора». Артист уходил со сцены, а специальное зрительское жюри, посовещавшись, прятало у одного из зрителей, как правило в самом далеком уголке зала, какой-нибудь предмет. Артист возвращался, гасли все огни и прожектора, и в полной темноте Куни водил по рядам лучом карманного фонарика. Его свет выхватывал из темноты зала лишь лица: взволнованные, испуганные, застывшие в ожидании чуда. Наконец луч останавливался на одном из них, и артист торжественно провозглашал:

— Вор!

Сюда бы этого циркового следователя с его волшебным фонариком. Только чудес не бывает. Каких только экстрасенсов, магов, колдунов, ясновидящих не привлекала полиция для раскрытия преступлений, но результатов они добивались разве что на страницах бульварных газеток, которые и живут-то во многом за счет всяческих НЛО, снежных человечков и прочей экзотики. Почитать можно, да толку на грош!

Печка, от которой начинают танцевать все сыщики мира, — это мотив. Первым делом ищи того, кому выгодно. Бытовую версию отбросили быстро: Радкевич слыл отменным семьянином, трудоголиком, а когда трудишься, не вылезая из кабинета чуть ли не двадцать часов в сутки, времени «погулять на стороне» просто нет. Сходились московские сыщики и в том, что никто из сотрудников убитого не имел основания желать его смерти. И уж во всяком случае не стал бы тратиться на киллера. Но ежели бытовую версию отбросили и забыли, то «служебную» пришлось разрабатывать до конца, и Кондратьев педантично копался в анкетах, беседовал с кадровиками, разбирался с неясными вопросами, вел нудные разговоры с сослуживцами Радкевича. В Москве Кондратьев вел титаническую борьбу за каждого лишнего оперативника; смирясь с хронической нехваткой людей, он мечтал о том дне, когда не надо будет ходить с поклонами к начальству смежных отделов, выпрашивая «единицу» хоть на время. Но, оказывается, обилие людей, занятых, как говорится, оперативно-розыскными мероприятиями, тоже не есть благо. Оно только мешало Кондратьеву, не давало сосредоточиться. Он жалел Сыромятникова, которому приходилось ломать голову, придумывая каждому задание. Капитаны и майоры скитались по этажам окрестных домов в надежде найти свидетеля, что-либо видевшего или, на худой конец, имевшего в отношении кого-нибудь подозрения. Не осталось в районе ни одной старушки — как известно, это самый полезный для милиции народ, — с кем не потолковали бы оперативники. Задействовали всю агентурную сеть, имевшую контакты с местными преступными группировками. Но те и сами не прочь были разобраться с киллером, который привлек в город армию милиции. Понятно, ничего хорошего от такого изобилия местной братве ждать не приходилось. Запустят невод да выволокут всякую рыбешку: и «шестерок», и боевиков, а то и до паханов доберутся.

Одним словом, не было печали…

Хорек вошел в арку и закурил. Привычка баловаться сигаретами в укромных местах сохранилась еще со школьных лет, когда он дымил сворованными у отца папиросами в туалете. Прошли годы. Кореша тусовались в дорогих кабаках с боевыми подругами, дымя заморскими сигаретами, а он по-прежнему предавался пагубной привычке в темных местах. Он будто слился со щербатой, словно в оспинах, стеной и сам напоминал каменный выступ, исходивший сизым дымом, еле заметным в сумерках. Раньше за детские шалости его ждал отцовский ремень, теперь и «шалости» стали другими, и наказание покруче. После одной разборки он целый месяц провалялся в больнице. Спасибо еще, что «Скорая», вызванная перепуганной насмерть старушкой, подоспела вовремя, пока он совсем не истек кровью.

Хорек — по паспортным данным Василий Егорович Хорьков — был обязан кличке своей настоящей фамилией. Жилистый, с развернутыми крутыми плечами и накачанными бицепсами, он скорей напоминал быка. Сходство дополняли вывернутые негритянские губы, расплющенный нос и маленькие, широко расставленные свирепые глазки.