Сергей Федоранич - Бог тебе судья

Но если было бы так просто: все бросить, забыть и начать снова. Но нельзя, осталось слишком много следов, которые непременно приведут к нему. И осталось слишком много людей, которые могут не просто выразить свое мнение, нет, эти твари прямо укажут на него.

А ведь Славик всегда предупреждал, что так будет. Он говорил, что нельзя доверять людям, что нет действительно преданных среди тех, кто никогда не сможет приблизиться к пониманию. Любое дело может стоять на крепком фундаменте веры основателя, но стены строят люди. Они устают, они болеют, они вредничают. И стены могут рухнуть в одночасье, и дом разрушится до самого фундамента.

Но там, внизу, сидит кремень. Там — он.

Он не раз возрождался из пепла, ему удавалось выбираться из любых ловушек, расставленных недругами, он умеет прятаться так, что его не найдет никто и никогда.

Но за столько лет он так и не научился разбираться в людях, так и не смог овладеть искусством управления.

Он шел по Ростовской набережной, холодный ветер пронизывал насквозь. Башни Москва-сити терялись в тумане, а площадь Европы была тиха и пустынна, люди не охлаждались возле фонтанов, не ели мороженое и не поглощали литрами сладкую газировку. Да что за погода! — возмущались москвичи. А ему было глубоко плевать на это. Он смотрел на их возмущенные лица и думал, что эти люди оказались не в то время и не в том месте сейчас, потому что в кармане его куртки спрятан нож, и он может одним резким ударом всадить его в сердце этой миловидной девчушки, которая сокрушается по поводу отсутствия солнца. Он может навсегда стереть с ее лица это недовольное выражение. И ничего его не останавливает, разве что лень.

Ему до смерти не хочется визгов, криков и суеты, которые всегда сопровождают смерть; не хочется крови, потом отмываться от нее. Нет, проще пройти мимо, плюнуть в их сторону, и все.

Отмываться — самое неприятное.

В ту ночь, когда ему потребовалось разделать двадцать трупов, крови был океан. Она лилась, как будто кто-то неэкономный открыл кран на полную и ушел в магазин за хлебом, а по дороге зашел в парк выкурить сигаретку-другую. Он отмывал импровизированную секционную всю ночь, вылил три бочки кровавой воды в почву, одежду пришлось сжечь — она не отстирывалась.

А с каким восторгом тот дебил отхватывал куски мяса, требуя доступ к телам первым, чтобы ему досталось самое лучшее. Это не искусство, конечно же, это самозабвенная преданность, возбуждение от обилия недозволенного, почти оргазм. И вот надо же было попасться второму, придурку конченому, в лапы полицейских? Но чокнутый художник ничего не скажет, можно быть в этом уверенным. А вот остальные…

Самое сложное в управлении людьми — понять их мотивацию и устроить дело так, чтобы все получили желаемое. Но иногда люди так остро пытаются скрыть свои желания, что даже атмосфера вседозволенности не раскрепощает их. И в итоге получается, что человек просил одно, получил требуемое, а удовлетворенности нет. И о какой преданности тут речь? О каком четком исполнении долга? А все почему? Потому что истинное желание высказано не было. И что делать? Догадываться, что ли?..

Но он нашел выход, очевидный и такой простой. Только для этого нужно было осознать, что его эксперимент с управлением провалился. А еще нужно было зачистить следы. Но и там нашлись люди, которые не сделали все чисто. И теперь придется с этим разобраться.

А виновных наказать.

— Денис Альбертович, я не смогу вам помочь, если вы не расскажете мне все как было. Где была ваша супруга в промежуток времени между двадцать третьим и двадцать шестым мая? Когда вы видели Елизавету в последний раз? Вы слышите меня?

Денис Альбертович угрюмо смотрел на меня исподлобья, полностью игнорируя Рождественского. От Елизарова разило потом и немытым телом, глаза были воспаленными и тяжелыми, словно он не спал неделю. А возможно, и не спал, в СИЗО особенно не выспишься.

— Мне не нужна ваша помощь, — сказал Елизаров. — Я сделал то, что должен был сделать.

— Вам предъявлено серьезное обвинение, и я не могу защитить вас, пока не узнаю, что произошло. Расскажите мне, — пытался убедить его Рождественский.

— А смысл?

— Потому что обвинение может быть несправедливо. Вашу жену и двоих детей зверски убили. Предполагаемого преступника закрыли в психушке, вероятно, он не выберется оттуда никогда. И что решили вы? Вы абсолютно точно уверены, что Роберт Смирнов, признанный невменяемым, не убивал вашу семью, и вы решили отомстить. Вас взяли на месте преступления. Расскажите мне, что произошло. Я попробую помочь вам.