Ирина Градова - Смерть навынос

— Ну, Алла Гурьевна, — хлопнув себя по ляжкам, сказал Антон, — похоже, тут и в самом деле попахивает преступлением!

Иван Гурнов открыл калитку, и навстречу ему из дома вылетел огромный лохматый зверь. Если бы патологоанатом не знал, что Владимир Князев держит гигантского ирландского волкодава, он, несомненно, наложил бы в штаны и рванул за забор. К счастью, мужчина и собака были знакомы, поэтому Иван лишь ласково потрепал ее по холке и умело предотвратил его наскок себе на грудь (стоя на задних лапах, Жук был одного роста с долговязым Гурновым).

— Ну, и где твой папка? — спросил он и, по понятной причине не дожидаясь ответа от пса, двинулся к дому. Однако не успел Иван дотянуться до ручки, как дверь распахнулась и на пороге нарисовался невысокий, стройный молодой человек восточной наружности.

— Ты кто? — изумился Гурнов, отступив назад и едва не навернувшись на ступеньках.

— Я Сархат, — спокойно ответил незнакомец. — А вы?

То, что юноша — именно Сархат, а не Семен или Антон, было ясно и без паспорта, однако Иван был настолько удивлен, увидев в доме друга незнакомого человека, что не сразу нашелся что ответить на такой наглый вопрос. Он знал, что у Мономаха есть домработница, но мальчишка-гастарбайтер, ведущий себя здесь как дома, — дело другое!

— Ты меня в дом-то впустишь? — не отвечая на вопрос, поинтересовался Иван.

— Если вы к дяде Вове, то к нему нельзя, — вполне дружелюбно, но твердо заявил Сархат. — Спит он. Устал очень после суток. Вернее, после двух.

— Я в курсе, — поморщился Гурнов. — А долго спать вредно для здоровья — это я тебе как врач говорю!

— А, так вы тоже… погодите, а вас, случайно, не Иваном зовут?

Вот это да! Выходит, парнишка в курсе его существования, а сам Иван — ни сном ни духом?

— Точно! — кивнул он и, устав стоять в дверях, отодвинул Сархата в сторону и втиснул свое высокое тощее тело в дверной проем. Видимо, их короткая перепалка разбудила Мономаха, потому что из гостиной раздался его заспанный голос:

— Кто там пришел, Сархат?

— Совесть твоя, — отозвался Иван, входя в комнату. Мономах сидел на диване и ерошил руками короткий ежик волос, пытаясь окончательно проснуться. — Я, понимаешь, вкалываю, как раб на плантациях, пытаясь тебе угодить, а ты трубку не берешь!

— Почему — как раб? — непонимающе уставился на друга Мономах. — И как ты хочешь мне угодить? Который час?

— Половина одиннадцатого. Вечера, естес-с-сно.

— Ого!

— Ну да, даешь стране угля — хоть мелкого, но много!

Гурнов скинул пальто и опустился в мягкое кресло, сложившись пополам, словно кукла-марионетка, и скрестив тонкие ноги с острыми коленками.

— Так что ты там говорил про раба? — повторил вопрос Мономах.

— Я сделал вскрытие твоей девочки — ну той, балетной.

— Когда ты успел?!

— Как только, так сразу. Под шумок. Сам понимаешь, бардак, со всеми этими пострадавшими в аварии, трупы складывают пирамидкой… Но я решил, что с теми товарищами все ясно, а вот с пациенткой твоей… Короче, я решил подсуетиться, пока ее родаки не разнесли больничку к чертовой матери!

— У них какая-то шишка знакомая есть в комитете?

— Слава богу, не у них, а у кого-то из знакомых, но и этого достаточно, чтобы напугать Муратова!

— Да, он легко пугается, — скривился Мономах. — Особенно если чувствует, что можно перевалить с больной головы на здоровую!

— Ну с тобой у него ничего не выйдет, хоть он из штанов выпрыгнет от усердия: с девчонкой определенно произошел несчастный случай.

— Не самоубийство?

— Нет, и я докажу это любому следаку.

— Следаку?

— Один уже скачет по больнице, кузнечик, со всеми балакает. До тебя, значит, еще не добрался?

— Меня Нелидова отправила домой отсыпаться. А с тобой он разговаривал?

— Да, и я сказал ему то же, что говорю тебе: несчастный случай. Думается мне, он придерживается той же точки зрения: баба с возу, кобыле легче! Ты ж понимаешь, с самоубийством возни больше и для них, и для нас.

— Почему ты так уверен? — перебил Мономах. — Я понимаю, если бы девочка вывалилась из окна, но она зачем-то выбралась на крышу!

— Этого тебе ни одна гадалка не объяснит! — развел длинными руками Гурнов. — Черт знает, что там в ее глупой голове могло… Слушая, я ж забыл совсем!

Вскочив с места, Гурнов кинулся в прихожую, где оставил сумку. Вернулся он с бутылкой дорогого коньяка.

— Вот! — гордо водрузив ее на стеклянный столик, сказал он. — Ты меня поишь-поишь мейрояновскими подношениями, а я все не отвечаю. Верно, считаешь меня скупердяем?