Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

— Понятно… Единственно, что я не могу понять до сих пор, зачем ты пришла ко мне и попросила о помощи.

— Растерялась. Испугалась. И хотела узнать, кого убила. Ты же все знаешь…

— Там, под сосной, все чисто… — помолчав, словно пропустив через себя последнюю версию нашей истории и успокоившись, сказал Дождев.

— Я знаю, видела. Спасибо.

— Вот интересно, а где же этот медальон, который первый, «Аврора»?

— Сказать? Только пообещай, что сразу же и забудешь.

— Обещаю, — он погасил очередную сигарету, забрался под простыню и обнял меня, прижал к себе. — Так где?

— Ну конечно, у главного хирурга, который как раз находился тогда в больнице, когда привезли Лину.

— У Станкевича?

— Ну да! Что могла сделать простая медсестра, когда налицо уголовщина! Криминал?! Конечно, мы и ей тоже заплатили.

— Да, ну и кашу заварили… Зато клад нашли. К счастью, в городе никто и ничего так и не узнал. И после волны статей и репортажей в интернете и местных новостях про усадьбу вообще забыли. И Рокота больше никто не ищет. И Карташов успокоился, забросил свой грандиозный проект, женился на Тамаре, и у них родился сын. Жизнь продолжается.

— А что Гринберг?

— Приезжал в прошлом году. У него местные журналисты хотели взять интервью, но он отказался. Перевел пять миллионов рублей на счет Дома ребенка и уехал. Говорят, что он хотел увидеть Ирму и очень расстроился, когда узнал, что она умерла.

— Бог с ним, с этим Гринбергом… Не понимаю только, почему Любовь Николаевна ничего не сказала, они же наверняка виделись! Мы тоже приехали не с пустыми руками. Мы с Линой организовали фонд помощи детям-инвалидам, завтра надеемся встретиться с руководством Дома ребенка, представителями администрации… Хотим тоже помочь деньгами, инвалидными колясками, лекарствами.

— Ну что, круто! Ничего не скажешь. Так вы для этого приехали?

— Нет, не только. Дима, я места себе не находила все это время, мне постоянно казалось, что вот-вот за мной придут и арестуют… Я больше так не могла. Скажи, что все закончилось, что я могу жить спокойно.

— А ты думала, что я не сдержу свое слово? Кто мешал тебе жить спокойно?

— Память. Я же убила человека!

— Считай, что ты была на войне, если тебе так будет легче.

Голова моя лежала на плече Дождева. Как так случилось, что я предала Леву? Что это за помутнение рассудка? Нам хватило только встретиться взглядами с Дождевым, как мы там, в кафе, все поняли и сбежали оттуда!

Вот бы еще Лина встретилась с Гринбергом! Может, Любовь Николаевна, зная о нашем приезде, все же связалась с ним и рассказала ему о том, что у него растет дочь? Как было бы чудесно!

За окном стало темнеть. На город опустилась фиолетовая вечерняя мгла, зажглись уличные фонари. Лева, тактичный и все понимающий, не звонил, осознавая, что у меня серьезный разговор с Дождевым. В спальне было тихо, разве что слышно было, как разговаривают где-то соседи, звякает посуда, женщина с верхнего этажа зовет сына домой…

— Мне пора, Дима. Не провожай. Не надо.

Он не хотел меня отпускать. Он не задавал вопросов, есть ли у меня кто, а я не торопилась рассказывать. Но мы оба откуда-то знали, что это далеко не последняя наша встреча. Что когда-нибудь я снова приеду сюда, или он приедет в Москву, и мы встретимся, хоть на час или два, а то, может, и на целый день. И что наша жизнь теперь, с кем бы мы ни жили, будет более полной, потому что мы есть друг у друга. И наши жизни, текущие параллельно, все равно рано или поздно пересекутся. Пусть это будет в скромной марксовской гостинице «Голубка» или роскошной московской «Четыре сезона», да где угодно, главное, встретиться, обнять друг друга.

Мысленно прося прощения у Левы, я оделась и вышла из квартиры Дождева. Целуя его, сколько раз я касалась маленькой родинки над уголком его верхней губы. Так и ушла, не раскрыв ему самой главной своей тайны. Про маленькую родинку на том же самом месте у нашей дочери.

ЦДХ — Центральный дом художника в Москве, на Крымском Валу.