Анна Малышева: Клетка для сверчка

Штромм рассмеялся в трубку. Его голос, когда он заговорил, звучал покровительственно:

— Я бы рад тоже ничего об этом не знать, поверьте! Давайте позавтракаем вместе? Я только с самолета и страшно голоден. Не рискую есть в самолетах, знаете ли…

— С удовольствием! — окончательно решилась Александра. — Куда мне подъехать? Где мы встречаемся?

— Никуда ехать не надо! — остановил ее Эдгар Штромм. — Я сижу в кафе, наискосок от вашего дома. Снаружи. Выйдите, посмотрите направо и увидите меня. Жду!

И не успела она опомниться, как разговор прервался. Александра еще несколько секунд смотрела на замолчавший телефон, как будто он мог дать ей недостающие сведения. «Этот Эдгар Штромм знает, где я живу, и не поленился подъехать к дому… Значит, я ему очень нужна». Далее теснились приятные мысли о гонораре, но им очень мешал вопрос, постоянно всплывающий, пока Александра умывалась, нетерпеливо подставляя ладони под тонкую струйку воды (воду на днях должны были отключить), одевалась и с волнением смотрелась перед выходом в зеркало. «Почему именно я?» — спрашивала она себя, запирая дверь мастерской и торопливо спускаясь по лестнице, будя каблуками гулкое эхо, какое живет только в пустых, брошенных домах. «Почему ему нужна именно я?»

Май только начался, и по утрам было еще свежо. Но в кафе наискось от дома Александры уже натянули тенты и поставили столики на улице. Штромма она увидела сразу — он был единственным посетителем. Перед ним стояла чашка кофе, к которой он не прикасался, пристально глядя на подходившую к нему женщину. Когда Александра приблизилась, Эдгар Штромм встал и слегка, как ей показалось — делано учтиво, поклонился.

— Рад видеть. — Он протянул руку, и Александра пожала ее. — И очень рад, что застал вас в Москве.

— Я тоже рада знакомству, — скованно ответила Александра и присела к столу. — Хорошо, если смогу помочь…

К ним вышел официант, Александра ткнула в меню, заказав кофе. Штромм продолжал пристально разглядывать ее, словно оценивая по частям, и это ее очень смущало.

— Кофе, и все? — спросил он. — Так дело не пойдет. Здесь несколько лет назад делали чудесные блинчики. У вас есть блинчики? — обратился Штромм к официанту. Получив положительный ответ, кивнул: — Мне и даме.

Когда официант удалился, Штромм продолжал, сверля Александру взглядом:

— А вот там, за углом, во времена моего детства была пирожковая. Я уж теперь и не знаю, были те пирожки за пять и десять копеек вкусными или нет, но воспоминания остались необыкновенные. Да… Время странная штука, правда? Прошлое всегда кажется нам или прекраснее, чем оно было, или ужаснее… Это еще Зигмунд Фрейд отмечал… И Марсель Пруст.

Александра вздохнула чуть глубже, откинулась на спинку плетеного стула, расправила плечи. Она переставала стесняться собеседника и теперь могла его разглядеть как следует.

Эдгар Штромм выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Почему-то, говоря по телефону, Александра представляла его старше. Квадратное загорелое лицо, зачесанные назад седые, яркие до белизны волосы, маленькие голубые глаза, посаженные близко к переносице и словно слегка на разной высоте… Сухой тонкогубый рот, широкие плечи. Несмотря на прохладу и сырость (всю ночь шел дождь), Штромм снял вельветовый пиджак и бросил его на спинку свободного стула, оставшись в рубашке с короткими рукавами. В нем не было ничего неприятного или тревожащего, и все же Александра не могла избавиться от смутной тревоги. Слишком внезапно этот человек ворвался в ее жизнь.

— Вы москвич? — спросила она, стараясь отвлечься от неприятного ощущения. — Вы жили в этом районе?

— Да, коренной москвич, жил неподалеку, на Пречистенке. — Штромм почему-то хохотнул. — Но это было очень давно. Теперь я гражданин Евросоюза. Живу то в Польше, то в Германии. Собственно, везде живу.

И снова Александру задел его металлический, неискренний смех. «Он что-то скрывает! — думала женщина, следя за тем, как вернувшийся из кафе официант ловко сервирует перед ними завтрак, деликатно, чуть слышно постукивая посудой. — И кажется… нервничает больше, чем я!»

— Да что же мы смотрим на это великолепие, давайте есть! — воскликнул Штромм и взял вилку и нож. — Где я только ни бывал, где ни ел, а все-таки в Москве мне кажется вкуснее всего. Знаете, где родился, там и сгодился.

После этих слов он замолчал и казался целиком поглощенным едой. Александра ела медленно, без особой охоты, хотя была голодна. Дома еды не было, старенький холодильник давно сломался, она питалась всухомятку и от случая к случаю, на ходу. Перспектива вскоре потерять мастерскую, которая была для нее и домом, ввергла художницу в апатию. Она ощущала себя улиткой, лишенной раковины.