Лорен Оливер - Сломанные вещи

Те птицы, те вороны, окоченевшие, покрытые заледеневшей кровью, две на палке и одна, еще трепыхавшаяся перед смертью в снегу. В тот день в школе мы съели на обед лазанью, и я помню, какой у нее был вкус, когда меня ею вырвало и какой ярко-оранжевой она казалась на белом снегу.

И тут внезапно в моей памяти всплывает еще одно воспоминание – я совсем об этом забыла – воспоминание о том времени, когда Райан Кастро решил, что будет смешно, если он попытается заставить меня заговорить, плюнув мне в лицо в коридоре и заставив попробовать дать ему сдачи. Это было еще до того, как мы с Саммер стали подругами, – тогда она была просто новенькой, которая одевалась в экстравагантной манере, но она подошла прямиком к Райану, согнув руку в локте, прижала его к стене и сказала: Еще раз увижу – убью. А потом стала всем говорить, что я не разговариваю, потому что не хочу общаться с идиотами.

Вот в чем состоит проблема со словами и даже с целыми историями: истина никогда не бывает одна. Саммер была ужасна. Мы ее ненавидели. А еще она была очаровательной, волшебной, и мы должны были уберечь ее, но не уберегли.

– Это просто предостережение, – отвечает мисс Грей. – Ей не следовало заниматься тем, чем она занималась, – это было неправильно. Это плохо не нее влияло. Я хотела уберечь ее.

– Вы делали ей больно, – говорю я. И это я тоже знаю – знаю точно. Я понимаю это инстинктивно, не желая этого понимать, не желая об этом думать. – Она доверяла вам, а вы причиняли ей боль. – Кто знает, как это началось – короткие прикосновения к колену, долгие объятия, поцелуй в лоб. И Саммер, прекрасная, сумасбродная, с расшатанными нервами Саммер, которая когда-то сидела в моей комнате и резала старыми ножницами свое запястье, прося: Поклянись, поклянись, что ты меня любишь, – девочка, которая не знала, что собой представляет любовь, если она не сопровождалась болью, – вполне могла поверить, что это и есть любовь. Она действительно в это верила, как Бринн верила, что никогда не сможет вернуться домой, как моя мама верила, что может заново отстроить свою жизнь, копя одну коробку за другой, один купон на скидку за другим, один конверт за другим, а я сама верила в того Оуэна, который больше не существовал.

Не перестала ли Саммер перед самым своим концом понимать, что реально, а что нет? Я помню, как она выглядела в тот последний день, когда мы поднялись на холм и увидели ее издалека на длинном поле, – она была как ангел, который лишь на время был пригвожден к земле, как человек, который не создан для того, чтобы долго оставаться в этом мире. К тому времени она уже в самом деле верила. Верила в Лавлорн, в Фантома, в то, что надо принести этому существу жертву.

И, возможно, даже эта сказка была лучше того, что с нею происходило и чего она не могла остановить.

– Я любила ее, – говорит мисс Грей. – Я хочу, чтобы вы это знали. Я любила ее больше всего на свете.

Бринн, дрожа, встает.

– Вы не любили ее, – заявляет она. – Вы даже не понимаете значения этого слова.

– Ты ошибаешься, – упорствует мисс Грей. Сейчас она выглядит до странности маленькой, словно ее тело съежилось под одеждой. – Поэтому-то я так и поступила. Она пыталась бросить меня. Она так запуталась. Из-за этого мы и поссорились за день до того, как она умерла. – Не «за день до того, как я ее убила», а «за день до того, как она умерла». Как будто это был несчастный случай. Как будто Саммер сама напоролась на нож, все семь раз. – Когда она не ответила на мой звонок, я пошла ее искать. Я знала, что она наверняка отправилась в Лавлорн. Но когда я увидела, что она делает… – Ее голос срывается, и на миг мне кажется, что женщина заплачет. – Увидела нож, и канистру с бензином, и того кота. Жертвоприношение, которое должно было изгнать Фантома. Которое должно было изгнать меня . Она – она боялась меня. – Она качает головой, как будто сама эта догадка кажется ей лишенной смысла. – Боялась меня. Я просто хотела помешать ей бежать дальше. Я хотела, чтобы она послушала меня. А потом я подумала… – Она щурится, словно пытаясь придумать, как объяснить решение математической задачи. – Понимаете, она была так эмоционально нестабильна, так трудновоспитуема. Она бы наверняка плохо кончила. И я подумала, что она могла бы остаться в Лавлорне.

Когда Оуэн встает, он заботливо кладет руку мне на талию, чтобы помочь встать вместе с собой. Я этому рада. Я уже не чувствую даже собственных ног. Меня переполняет донельзя странное чувство – чувство облегчения и вместе с тем утраты, как бывает, когда ты наконец отказываешься от попыток чего-то достичь.