Вера Арье - Сердце мастера [litres]

– Красавица моя! Ну, ты подумай! Сколько ж лет! Дай я на тебя посмотрю… Боря, иди, глянь, какая Афродита выросла – на Анну-то как похожа!

Боря уже стоял в дверях, протягивая Раисе махровое полотенце. Промокнув лицо, та накрыла дымящуюся кастрюлю крышкой.

– А я тут приболела… Вот, картофельные ингаляции делаю – народный метод! Боря, ну что ты стоишь? Налей гостье чаю, «шарлотки» отрежь… А мне луку натри с маслом. Сейчас в нос закапаю – и к вечеру буду как новая! – рокотала полногрудая Раиса, пододвигая Оливии стул.

Спохватившись, та протянула ей пакет с головкой сыра и вином, которые купила в аэропорту перед вылетом.

– Санкционные подарки? – оживился Боря, перехватывая презент.

Раиса тут же стреножила его взглядом.

– Ну, расскажи же, девочка моя, как ты там в Парижах своих живешь? И какими к нам судьбами?..

Из душных Раисиных объятий Оливии удалось вырваться лишь затемно. Заполучив ключи от бабушкиного жилища, она на прощание расцеловала хозяев, пообещав, что еще обязательно к ним зайдет, и вытолкала свой чемодан на лестничную клетку. Боря закрыл за ней дверь, щелкнув двойным замком. Глухим отголоском из недр квартиры послышался начальственный голос Раисы:

– Боря, ну что ты стоишь! Вынеси этот сыр на балкон! А то ведь пахнет, как в прозекторской…

Войдя в темную квартиру, Оливия щелкнула выключателем, который с трудом нащупала рядом со входом. Прихожую залил теплый яблочный свет от настенных светильников. На вешалке темнела позабытая кем-то шляпа, а на консоли с зеркалом пылились старые газеты с телепрограммой и телефонная книжка с Московским Кремлем на обложке.

С облегчением скинув неудобные ботинки, Оливия обошла квартиру, в которой не была так много лет. В ней мало что изменилось: ремонт после бабушкиной смерти мама не затевала, последующие жильцы ничего в обстановке не меняли. Все те же стены в разводах, несколько старых фотографий – мама маленькая в коляске, мама-школьница с несуразными капроновыми бантами, вся семья на отдыхе в Сочи. Рядом репродукция Айвазовского в рамке, отрывной календарь-«лечебник», чей отсчет закончился 12 июля 2007 года…

На журнальном столике – любимое бабушкино «Домоводство».

Оливия взяла в руки тяжелый фолиант – он пахнул пылью и крыжовенным вареньем. Вместо закладок – пищевая этикетка с надписью «Концентрат кваса» и газетная вырезка с рецептом моченых яблок.

В кухонном шкафу обнаружилась пачка индийского чая и несколько кусков сахара. Усевшись за квадратный стол, Оливия достала из дорожной сумки пирожки, купленные на выходе из метро в круглосуточном магазинчике с загадочной неоновой вывеской «Выпечка & Ксерокопия».

Отхлебывая из чашки дымящийся чай, она смотрела в окно.

Снежило. Огромный сугроб под окном рассекали тени фонарей – он был похож на свадебный торт, небрежно разрезанный рукой подвыпившего гостя. Неподалеку блуждающим огоньком мерцала чья-то сигарета, с громким лаем носилась пятнистая собака, ревела снегоочистительная машина, медленно ползущая по запорошенной улице…

Насыщенный день катился к концу.

Достав смартфон, Оливия написала: «Добралась, любимый. Москва ошеломляет… Как ты там без меня?»

Родион тут же перезвонил, и они проговорили целый час, будто бы он не провожал ее сегодня на московский рейс, будто бы не виделись вечность.

Утром она проснулась рано: всю ночь в непродутых батареях клокотала вода, а на рассвете вдобавок заскрежетала дворницкая лопата. Дворником оказалась румяная женщина в оранжевом жилете и ватных штанах. Умело орудуя своим инвентарем, она энергично что-то напевала, раскидывая нападавший за ночь снег. Позавидовав ее бодрости, Оливия зевнула и поплелась в душ.

Ровно в девять раздался телефонный звонок: ассистент господина Волошина подтвердил, что встреча состоится в оговоренное время, но не в офисе на Маросейке, а у него дома.

Такого поворота Оливия не ожидала…

Но, с другой стороны, побывать в гостях у русского коллекционера ей вряд ли когда-нибудь еще доведется!

Судя по карте, Волошин жил недалеко от Садовой-Каретной, куда можно было добраться на «букашке» – так мама называла троллейбус «Б», следовавший по Садовому кольцу. Теперь «букашка» стала автобусом, но ехать в нем по-прежнему было интересно.

Все вокруг казалось ей необычным: и ширина мощеных тротуаров, на обочине которых то и дело мелькали остовы пустующих скамеек, и призывный блеск все еще украшенных по-праздничному магазинных витрин, и многолитровая мощь стоящих в пробке автомобилей, и феерическая пряничная иллюминация. Словом, поражал размах, имперское величие города, в котором жителю европейской столицы было трудно не почувствовать себя провинциалом.