Вера Арье - Сердце мастера [litres]

– Да какое там! Пока что руки не доходят посмотреть – весь день в дороге! – пробасил кто-то у нее за спиной, тут же вернув к реальности.

«Руки не доходят посмотреть», – потирая спросонья глаза, Оливия прокрутила странную фразу в голове, попытавшись себе представить: как это оно?..

Похоже, не так уж хорошо она улавливает нюансы русской речи, как ей раньше казалось…

Ох, что же выйдет из этой авантюры с интервью!

За окном, в ранних чернильных сумерках, разрастался до самого горизонта незнакомый ей город.

До этого в Москву она приезжала лишь раз, когда ей было девять лет. Умерла бабушка, и мама настояла на том, чтобы Оливия поехала с ней на похороны. Отец от этой идеи был не в восторге, но мама его вообще редко слушала, и в этот раз поступила по-своему.

Стояло удушливое потное лето: город громыхал трамваями, дымил трубами теплостанций, коротил троллейбусными проводами. На скамейках скверов с подуставшими от жары деревьями судачили старушки, пьяненькие мужички забивали «козла», самозабвенно целовалась полураздетая молодежь. Мама покупала Оливии кисловатый пенистый «Дюшес» и жирное мороженое в ломкой глазури, от которых душа прямиком уносилась в рай. Москва тогда выглядела неприбранно и дружелюбно, как проснувшаяся после загульной ночи томная красавица.

Сейчас же все вокруг было расплывчатым, мутновато-серым. Жидкие пролески, будто отрисованные тушью, чередовались с заснеженными пустырями. Некоторые участки окружили бетонные заборы, украшенные кислотными граффити. Как гигантские неподвижные гусеницы, на параллельных путях стояли заиндевевшие составы с грузовыми цистернами и товарными вагонами. Чуть поодаль врастали в мерзлую землю панельные многоэтажки в желто-серых заплатках окон. По параллельной асфальтовой дороге, посверкивая яичными фарами, то и дело проносились заляпанные грязью грузовики…

Наконец состав прибыл к месту назначения. Оливия потянулась за своим чемоданом, лежавшим на верхней полке багажного отсека.

– Давайте помогу, – буркнул кто-то справа, обдав ее ядреным перегаром. Жидкий мужичонка в надвинутой на мутноватые глаза бобровой шапке подхватил ее поклажу и спустил вниз. Затем, не дожидаясь благодарностей, закинул свою спортивную сумку на плечо и рванул к выходу. С сердитым русским джентльменством ей приходилось сталкиваться и раньше – в отличие от лицемерной парижской куртуазности эта грубоватая галантность была ей по душе.

До Смоленской на метро она долетела всего за четверть часа, не переставая удивляться монументальности окружавшего ее декора, длине переходов, суетливой деловитости бегущих во все стороны людей и отсутствию бездомных, которыми была населена парижская подземка в зимние месяцы.

Проточный переулок Оливия отыскала моментально – память ее не подвела, хотя со дня бабушкиной смерти прошло больше десяти лет…

Мама любила эту квартиру в старом, послевоенной постройки, доме – в ней жили дорогие ей воспоминания. После смерти бабушки продавать ее она отказалась, как ни настаивал на этом отец. Иногда в ней останавливались их ташкентские родственники, а одно время квартировал приятель деда – его коллега по НИИ. В последние пару лет там никто не жил…

Зайдя в подъезд, скупо освещенный висящей на шнуре, как граната с выдернутой чекой, лампой, Оливия поднялась на четвертый этаж и позвонила в квартиру номер восемь.

– Боря, ну что ты сидишь, открой! – раздался простуженный голос маминой подруги, Раисы.

Дверь открыл кряжистый мужчина с тугим пузцом, обтянутым майкой. Его плечи и грудь были покрыты курчавой порослью, сильно контрастировавшей с гладким безвольным лицом. Окинув Оливию и ее багаж оценивающим взглядом, Боря сообщил невидимой Раисе:

– Ра́юшка, к нам барышня пожаловала! Из приезжих…

– Ой, так это же Оливия, наверное… Анна-то мне звонила, говорила, а я и забыла совсем, – запричитала невидимая Ра́юшка. – Раздевайся, проходи, деточка, на кухню. У меня тут процедуры… Сейчас закончу и отдам тебе ключи.

Посторонившись, Боря пропустил Оливию в прихожую, приняв у нее пальто. Указав ей бесцветными рыбьими глазами в сторону кухни, он принялся суетливо подтирать лужу, натекшую на линолеум с колесиков ее чемодана.

В крошечном помещении пахло вареной картошкой и какими-то лекарствами. На столе желтела бутыль с растительным маслом и лежало несколько луковиц. Согнувшись над плитой, в черном цветастом кимоно стояла пышнотелая Раиса. На голову у нее было накинуто байковое одеяло. Услышав робкое приветствие Оливии, она обернулась, спустив его на плечи тем жестом, которым знойные цыганки сбрасывают шаль. Ее распаренное полное лицо в обрамлении обесцвеченных волос сияло неподдельной радостью.