Эбигейл Джонсон - Даже если я упаду

И этот кто-то уж точно видел, что произошло.

Я не знаю, как доживу до субботы. Я работаю. Катаюсь на коньках. Скучаю по Мэгги. Я не могу думать о брате, поэтому думаю о Хите, пока лед не выжжет вены. А потом начинаю все сначала.

Мама сидит на моей кровати, когда я возвращаюсь с работы в пятницу вечером. Я знаю, что она плакала. Глаза у нее красные, но щеки сухие, и макияж подправлен. Мне не нравится, что я нерешительно топчусь в дверях. Я знала, что нам придется поговорить – вот уже неделю мы обмениваемся лишь дежурными фразами, – и я не боюсь ее, но все же колеблюсь. Она видит это и неловко встает с кровати. Делает шаг ко мне, останавливается, снова делает шаг, его сменяет вереница шагов, пока мама не оказывается достаточно близко, чтобы обнять меня.

Впервые в жизни я не повинуюсь ответному порыву. Мои руки безвольно опущены, хотя глаза щиплет. Я знаю, она чувствует мою напряженную позу, но не отстраняется, а лишь гладит меня по волосам.

– Милая, прости меня. Я так сожалею.

И я знаю, что она сожалеет. Я знала это в тот самый миг, когда она отвесила мне пощечину, еще до того, как ее глаза расширились от ужаса. Всю неделю я знала, что ее гложет чувство вины и стыда. Всю неделю я знала: я должна подойти к ней и сказать, что зла не держу, что прощаю ее, потому что люблю. Я действительно солгала ей. Я знала, что мое исчезновение повергнет ее в панику, что она будет напугана, разозлится, не дождавшись моего возвращения со свидания с Джейсоном в положенное время. Я все это знала и даже не позвонила. Я разбила собственный телефон, чтобы не пришлось звонить.

Но мои руки по-прежнему висят плетьми, пока она обнимает меня, стоя в шаге от того места, где я прячу лоскутное одеяло ее матери.

Не знаю, сколько это тянется, но становится ясно, что она не отпустит меня, пока я не откликнусь на ее объятия. Я обнимаю маму как чужая, и это разрывает мое сердце.

– Все в порядке, мам.

Наконец она отпускает меня. Макияж глаз у нее слегка потек, но я усилием воли сохранила свои глаза сухими. Она гладит меня по щекам, плечам, рукам, как будто не хочет прерывать контакт после стольких дней эмоциональной и, в значительной степени, физической разлуки. Она усаживает нас обеих на кровать и говорит мне то, что я уже много раз слышала, то, чего никогда не говорила ей собственная мать.

Она больше никогда не поднимет на меня руку.

Она больше никогда не даст волю своему гневу, не позволив мне прежде объясниться.

Она любит меня.

Она так сожалеет.

Очень, очень сожалеет.

Ей невыносимо чувствовать эту пропасть между нами.

Прощу ли я ее?

Я отвечаю честно. Я верю ей и прощаю ее, но она первой распахивает объятия, и я вынуждена ответить тем же.

Это похоже на ложь, но я не понимаю, почему.

– Мам, – говорю я, отстраняясь. – Мне нужно попросить тебя кое о чем насчет завтра.

Ее ладонь тут же ложится мне на щеку.

– Что угодно.

Я делаю глубокий вдох.

– Я хочу снова навестить Джейсона одна.

Ее рука на моей щеке замирает, а потом резким движением опускается на колени.

Я знаю, что прошу слишком много, и невозможность этой просьбы читается в ее глазах. Она скорее отрубит себе руку, чем пропустит еще одну встречу с сыном. То, что я прошу об этом по следам ее отчаянной попытки примирения, жестоко. Мы обе это знаем.

Но я все равно прошу.

Я должна увидеться с Джейсоном наедине, и меня не устроит даже то, что она будет сидеть в сторонке, за другим столом, или ждать своей очереди на парковке. Мы должны быть вдвоем: только я и мой брат.

Мамины глаза утопают в слезах, когда она смотрит на меня. Я ставлю ее перед нелегким выбором, и никогда еще я не чувствовала большего отвращения к себе.

Она молчит.

– Мы поссорились в прошлый раз. – Я думаю, что, если назову какую-нибудь безобидную причину вроде размолвки между братом и сестрой, это смягчит удар. Ради укрепления семьи мама, возможно, согласится на такую жертву. – В общем-то, по глупости, но мне нужно увидеть его с глазу на глаз и помириться.

Я вижу, как мучительно она раздумывает над моей просьбой. Должно быть, внутренне она корчится. Не думаю, что она сможет пересилить себя и согласиться, поэтому решаюсь на отчаянный шаг.

– Обещаю позвонить на этот раз. Папа починил мой телефон, так что на обратном пути могу звонить беспрерывно. Тебе не придется расстраиваться… когда я вернусь домой.

У нее вырывается тихий вздох со всхлипом, как будто сердце разбивается пополам. Я сглатываю слезы, ожидая, когда она произнесет единственное, что ей остается.