Ефим Друц - Волки

«Почему Митю все время к Вольфу тянуло? — подумал Седой. — Ведь я же его так любил, а он около Вольфа ошивался. Значит, чувствовал в Вольфе больше силы, чем во мне. Что это? Неужели я завидую Вольфу? Наверное, это так. Еще с тех пор, когда мы были пацанами.

…В руках коренастого, похожего на Тарзана, Вольфа длинный шест с привязанной к нему тряпкой — старыми штанами.

— Эх, кореши, красота! — возбужденно кричит Вольф. — Неужели не поймаем, чужой ведь, чужой?!

А рядом стоят его младшие братья. Они совсем не похожи друг на друга: один — маленький, румяный и веселый крепыш, другой — худой, как жердь, вечно мрачный и неразговорчивый. Они помогают Вольфу загонять птиц, лезут за ними на крышу, — словом, состоят на черных работах. Вольф следит за ними из-под руки, защищая глаза от солнца, и, когда ему что-то нравится, удовлетворенно улыбается. Хмурился он вообще редко, только когда уж очень доставали.

В небе творится что-то непонятное. Белыми фрегатами плывут облака и точками — голуби. Они пронзительными стрелами уходят вверх, снова снижаются и кружат над крышами, не желая садиться.

— Пан, ну что же ты, Пан, турни их…

Высокий и тонкий Пан швыряет в голубей камнями, в отчаянии лезет на крышу, а пацаны с замиранием сердца смотрят, как он идет по карнизу. Голуби не обращают на суетящихся внизу людей никакого внимания. Они продолжают свой великолепный парад птичьей грации. И среди них — чужой, которого надо поймать и продать…

Ведь и Митя был для Вольфа чужим, а тот его все время приближал к себе… Вот ведь как получается. А от меня Вольф отдалялся. Почему?»

Седой сморщился и даже застонал, словно открылась старая рана.

«Да, Вольфа любили все в округе, а не только он, Седой. И Вольф к себе никого не приближал, а вот Митю приблизил».

В памяти Седого возник московский двор: четырехугольник каменного мешка, с низкими деревянными пристройками, полусгнившими дверями и ржавыми навесами, сарайчиками и шестами, с навешанным на них бельем. Гора каменного угля для котельной, два-три деревца, стол, наспех сколоченный для любителей «козла», да голубятня в дальнем углу — вот и весь пейзаж. В дни праздников окна сверкали чисто вымытыми стеклами, а в будни, залепленные пылью, переливались на солнце и как-то по-особенному пахли. И несколько владений было на этом пространстве. На голубятне правил Вольф. У стола, где рубились в домино, — старый седоусый дед по прозвищу Той-той. На небольшой же лавчонке у чахлого дерева (там собирались старухи, обсуждавшие последние сплетни) владычествовала местная «княгиня» по прозвищу (как нельзя более удачному) Звонок. Маленького росточка, с горбатым скрюченным носом, она очень походила на ведьму и была под стать самым нелепым россказням о ней.

— Помню, когда мне было лет восемь, — рассказывал Митя Седому, — я слышал про ее полеты на метле через двор и ужасно боялся, как бы она ненароком в наше окно не залетела. А потом, став постарше, я заметил, как точно «княгиня» предсказывала судьбу нашим ребятам. «Посодють, как пить дать посодють», — говорила она, и зачастую ее прогнозы сбывались. У нее-то муж в тюрьме умер, а два сына сидели попеременно…

Бар постепенно наполнялся людьми. Седой сидел положив большие руки на стол и уставившись в одну точку. Воспоминания вновь нахлынули на него, и теперь он пытался как можно быстрее избавиться от них, потому что точно знал: в такие минуты к его сердцу подступает ком, который просто мешает ему сосредоточиться и жить, принимая разумные решения. В открывшуюся дверь вошел худощавый высокий человек, быстрыми шагами преодолел расстояние от двери до стойки бара и, взяв пару кружек пива, направился к столику, за которым сидели Валерка и Седой.

— Можно к вам? — осведомился он.

— Кругом мест свободных много, — недовольно отрезал Валерка.

— Пусть присядет, — резко проговорил Седой, — время скоротаем.

Худощавый кивком поблагодарил Серого и опустился на стул.

— Тут такое дело, братцы, — неожиданно начал худощавый. — Вы меня, конечно же, извините, что лезу со всякой ерундой, но рассказали мне недавно за кружкой пива интересную вещь. И так она запала мне в голову, что я опомниться не могу. Все время хочется с кем-нибудь поделиться.

— Не с кем поговорить, что ли? — спросил Валерка.

— Ты, малый, не заводись, — ответил ему худощавый, — иногда бывает так, что и не с кем. У меня дома только собака и — никого больше. А с собакой разговаривать трудно, хотя и можно, конечно. Меня Андреем зовут. А собаку мою Машкой кличут. Так вот, местные ребята учудили: называют меня Марьей Андреевной.