Ефим Друц - Волки

— Эка грубо, — продолжил Седой, — я ведь хочу тебе открыться, исповедаться, что ли…

— Прямо-таки и исповедаться! Что я поп, что ли? Хочешь остаться чистым, душа болит?

— Мало ли что может случиться, вдруг возьму и помру?

Седой отхлебнул из кружки и, взяв сигарету, размял ее вдруг задрожавшими руками.

— Вообще-то я всегда был спокойный, но как случилось это… Прямо и не знаю, что со мной произошло.

— Ну говори же, говори, — торопил его Ленька.

— Да погоди ты, никак с мыслями не соберусь, все путается. В общем, было это несколько лет назад. Прихожу я к одному своему корешу и вижу такую картину: сидит он, голову на стол уронил, и дрожь его сотрясает. Встряхнул я его за плечи и спрашиваю: «Что с тобой?» А он мне: «Отстань!»

А надо тебе сказать, Ленька, что кореш мой был крепким парнем: и под пулями, и под ножами побывал — ничего его не брало. А тут на тебе — плачет! Шуточное ли дело?! «Да что такое?» — спрашиваю я его снова, а он:

«Баба моя меня опоганила, Седой!»

«Как так?»

«А вот так! Свалялась с кем-то».

«Откуда знаешь? Может, сплетни? Кто тебе сказал?»

«Сама и сказала».

«Где она?»

«В соседней комнате».

Захожу я туда, а там сидит его деваха (красивая, черт!) и в зеркале себя рассматривает. Я у нее спрашиваю: «Что тут происходит?» А она улыбнулась и говорит мне:

«Дурак он, не понимает, что не люблю я его больше. Я что, шлюха, что ли? Если мне человек не нравился, не лягу я с ним. А он мне не верит».

«Раньше любила, а теперь разлюбила?»

«Бывает и так».

«Ну ты, курва, это брось. Зачем его мучаешь? По-хорошему объясни».

«Чего объяснять? Я ему, конечно же, не изменяла, но и жить с ним больше не буду».

Выхожу я к другу, говорю ему:

«Брат, плюнь на это дело, не твоя это половина, дрянной человек. Пойдем лучше с тобой выпьем и забудем все».

В общем, увел я его из дома, и пили мы с ним крепко. До ночи пили, а когда вернулись, видим такую картину: висит его деваха под потолком, в петле болтается. Ну, заревел он тут, как зверь, выхватил нож и на меня кинулся:

«Зачем из дома увел, жила бы она до сих пор…»

Чуть он меня не зарезал. Дал я ему промеж глаз табуреткой, он и откинулся. Вот такая история была. Два трупа, вроде бы по моей вине, а зашел-то я просто в гости посидеть, да еще хотел дело миром уладить… Потом отсидел я и вышел по амнистии, и с той поры в чужие дела носа не сую… Но если где что случается, меня прямо-таки дрожь охватывает, будто опять хотят меня втянуть в заваруху. Руки трястись начинают и прикончить кого-нибудь охота.

Седой взял еще одну сигарету, размял ее. Ленька поднес ему зажигалку, он прикурил и немного успокоился.

— С той поры меня и стали звать Бесноватым.

— Это ты к чему мне все рассказал, чтобы я тебя побаивался? — криво усмехнувшись, спросил Ленька.

— Твое дело — твоя жизнь! — ответил ему тогда Седой.

Все это вспомнилось вдруг Леньке, и в душе его шевельнулись сомнения, а может, не стоит с Седым вязаться, но уж больно он нужен сейчас, и так людей раз-два и обчелся.

— Слышал я, — начал вдруг Седой, отвлекаясь от разговора, — тут какая-то заваруха была. Митьку помнишь?

— А как же?! Возле нас часто болтался.

— Так вот. Он на старости лет вздумал в любовь поиграть и на молодой женился. А потом застукал ее со своим дружком и обоих пришил! Слышал ты об этом?

— Как не слыхать, — ответил ему Ленька, — слышал.

— Но это еще не все, — продолжил Седой, — я тут недавно вечером возле их дома проходил и в переулке встретил Витьку-бомжа и Митяя!.. Они меня не заметили — торопились куда-то очень. Потом в машину вскочили и уехали.

— Это странно, — заметил Ленька, — зачем ему тут ошиваться, он же в бегах?! Да еще с Витькой. Слух есть: Витька-бомж с цыганками шьется, дела у них какие-то.

— То-то и оно, что дела. Хочет его Витька к делу пристроить, а Митяй — слабак, я его хорошо знаю, не годится он для таких дел. Увидел бы его, сказал бы…

— Где ты его увидишь? Его цыгане укроют — никакой розыск не найдет.

— Ладно, забудем об этом, — оборвал разговор Седой и неожиданно вернулся к прежней теме: — Так как же о деле-то твоем? Расскажешь или нет? Передумал?

— Племянник мой очень шустрый, барахло стал ко мне таскать, дорогое барахлишко, а откуда берет — неизвестно.

— Сколько ему лет, племяннику-то? — как бы нехотя поинтересовался Седой.

— Двадцать три годочка, но здоровый бугай и корешки его такие же.

— И много барахла натаскали?

— А ты что, купить хочешь? — рассмеялся Ленька.