Виктор Кустов - По метеоусловиям Таймыра [сборник litres]

Впрочем, не только разговор с Костюковым был причиной хорошего настроения: после затяжной полосы неурядиц всё вдруг вновь пошло так, как хотелось. Он ощутил наконец свою власть над событиями, вернулась уверенность, и каждодневные заботы уже не казались однообразными и ненужными.

И всё-таки на объектах, решая оперативные вопросы, он всё больше и больше убеждался в необходимости скорейшего назначения главного инженера. На центральных складах управления материально-технического снабжения стояли новые станки и механизмы. Солонецкий помнил, сколько вечеров просидел Кузьмин над проспектами, сколько времени провёл в подразделениях, пока доказывал необходимость их приобретения. И вот они стоят невостребованные.

Только народного контроля и не хватает, подумал он, отрывая упаковку на одном из станков. Блеснула оранжевая, новенькая, покрытая масляной плёнкой панель.

– Навесом хоть прикрой, – сказал он начальнику управления снабжения. – Что, не берут?

– Не берут, – покачал головой тот. – Геннадий Макарович сам заезжал, давил… А после того, как экспериментальные полетели, даже Гриневский упирается.

– Вот тебе и ускорение. На словах все за него, а как до дела, так то смелости, то ума не хватает, – словно оправдываясь, произнёс Солонецкий.

Да, с главным инженером надо было решать, и решать незамедлительно.

Из разговора с начальником главка Солонецкий понял, что одним из аргументов против консервации стройки будет и то, как гидростроители поработают в ближайшие месяцы, создадут ли базу, чтобы в будущем году освоить в три раза больший объём.

Сейчас каждый день стоил двух.

И Солонецкий физически ощутил, как бежит время.

Расторгуев, уже привыкший, что шеф теперь на работе не задерживается, подвёз его к дому. Солонецкий хотел было поворчать на него, заставить везти в управление, но, глядя на ярко горевшие окна, распахнул дверцу.

Только и сказал:

– Ох, Расторгуев…

– Работа не волк, – хитро улыбнулся тот, – а женщинам внимание требуется…

– Ну, ты уж знаток, – ехидно заметил Солонецкий. – Завтра с восьми будь на месте.

И пошёл по дорожке, прокопанной в снегу, ловя себя на радостном волнении.

На крыльце обмёл снег, надавил кнопку звонка и не отпускал, пока не услышал голос Ольги Павловны:

– Сейчас, сейчас…

Дверь открылась.

Ольга Павловна стояла на пороге в его клетчатой рубашке с завёрнутыми рукавами, с кистью в одной и палитрой в другой руке, и Солонецкий, настроившийся было обнять её, замялся.

– А я работаю. Но сейчас всё брошу.

Приподнявшись на цыпочках, она поцеловала его в щёку и исчезла.

Он разделся. Ловя себя на детском любопытстве, которого давно уже не испытывал, крадучись прошёл по коридору, заглянул в комнату. Возле окна на этюднике стоял натянутый холст, на котором уже отчётливо было видно чем-то знакомое и одновременно незнакомое лицо.

– Я сейчас, – не оборачиваясь, повторила Ольга Павловна, касаясь кистью лица на холсте…

От него живого она была сейчас далеко…

Он ушёл на кухню, поставил на плиту суп, стал накрывать на стол, пытаясь найти объяснение неожиданной ревности.

– Ну вот и я, – вошла Ольга Павловна. – Голодный? – Обняла его. – Тебе не понравился портрет?

– Нет, ничего. Довольно прилично…

– Что: портрет или натура?

– И то, и другое, – дипломатично ответил Солонецкий, касаясь губами шеи Ольги Павловны.

– Я хочу, чтобы это была моя лучшая картина…

– Мне кажется, портрет нравится тебе больше, чем я.

– Ты ревнуешь? – она всплеснула руками. – Ревнуешь к себе самому?

– Нет, конечно, – возразил он. – Просто… Мне нравится, только не изменяй мне с ним, – шутливо произнёс он. – И поужинай со мной…

Ольга Павловна ласково, как маленького, погладила его по голове.

…Лёжа в постели, ощущая плечом горячее плечо Ольги Павловны, Солонецкий вдруг представил Танюшку, когда та перед сном ходила в цветастой пижаме по комнатам – его дочь, такая уже большая и красивая, немножко стесняющаяся его, шушукающая по вечерам с матерью, капризно выгибающая губу. Он вспомнил её протяжное «па-ап», выражающее неодобрение или недовольство. Вспомнил её беды и радости, о которых ему не положено было знать, только матери. Но Ирина по ночам тихонько выбалтывала их, и они вдвоём решали, что и как лучше посоветовать дочери, чтобы было ненавязчиво, необидно, но правильно. И сложнее всего было давать советы, когда дело касалось отношений его дочери и мальчиков.