Фрауке Шойнеманн - Агент на мягких лапах

Верно. Я чувствовал невероятную усталость. А еще был озабочен. Потому что ничего не слышал о Кире с тех пор, как она выбралась в окно. Я уже понял, что она благополучно добралась до моего профессора. Но почему она не отзывается на мои призывы?

– Так вот ты где! Я искал тебя по всей квартире. Почему ты мне не отвечала? Я страшно волновался за тебя!

Я отыскал Киру в комнате Анны. Она лежала, свернувшись клубком, на кровати и не шевелилась. Когда я присел на краешек кровати и погладил ее, она подняла голову и посмотрела на меня.

– Я больше не хочу быть кошкой. Я хочу снова стать собой. И хочу, чтобы меня опять обнимала мама. Когда я вижу, как она ласково улыбается и ласкает тебя, я страшно ревную.

– И поэтому ты лежишь на ее кровати?

– Я лежу на маминых подушках. На них сохранился ее запах, такой родной. – Кира вздохнула. – Ах, Уинстон! Кажется, у меня страшная ностальгия по моему прежнему «Я».

Ностальгия. Что это может означать?

– Как ты чувствуешь эту ностальгию? – уточнил я у нее.

– Это трудно объяснить. Ну, примерно так, словно ты голоден и очень устал. И тебе всегда грустно – так грустно, что от этого чувства сдавливает грудную клетку. Вот и сейчас я не могу дышать полной грудью.

Должен признаться, что и мне мысль о том, что я буду до конца своих дней торчать в чужом теле, тоже страшно не нравилась. Так что я мог понять Киру. Мне хотелось опять лежать на своем уютном диване, чтобы Вернер почесывал меня за ухом. А еще я хотел бы навестить во дворе Одетту. Как кот, а не как человек.

При мысли об Одетте меня охватило такое же чувство, о каком говорила Кира, – действительно смесь голода и усталости. Да-да, и стеснение в груди, и учащенное сердцебиение. Неужели я тоже испытывал ностальгию?

– Да, но что мы можем сделать, чтобы снова поменяться телами? – задумался я. – Боюсь, пока мы не узнаем, почему это вообще произошло, шансы у нас никудышные.

– Прежде всего, – заявила Кира, – нам нужно наконец отправиться на поиск причин этого загадочного происшествия. Во всяком случае, терпеть все это я больше не намерена!

Я вздохнул. Все правильно. Нам надо найти причины нашего превращения.

– С чего начнем?

– Очень просто: мы еще раз пойдем на улицу, на то место, где все это произошло. Возможно, мы заметим что-нибудь необычное.

– Ладно, – ответил я и зевнул. – Но меня теперь не вытащишь из дома до утра и десятком лошадей!

– Хорошо, отложим все до завтра. Тем более что по субботам не надо ходить в школу, а еще ты можешь сказать, что пошел за хлебом.

– Ладно, согласен, – покорно пробормотал я. Святые сардины в масле! Я уже успел убедиться: если Кира что-нибудь задумала, от нее ни за что не отвертишься!

На следующее утро мы снова стояли возле стройплощадки, где нас застала в тот злосчастный день гроза. Бытовка, возле которой мы тогда укрылись, совсем не изменилась и выглядела такой, как я ее запомнил. Даже огромная катушка по-прежнему лежала на своем месте. И все выглядело буднично, обычно.

– Итак, давай обобщим все, что нам известно. Мы сидели на этой кабельной катушке и оба мечтали, как хорошо было бы стать кем-нибудь другим. Потом ударила молния, и мы не умерли, что удивительно, а поменялись телами. – Кира склонила голову набок, и это придало ей задумчивый вид.

Я кивнул:

– Верно. Все так и было, если ты под кабельной катушкой имеешь в виду вот это.

– Мы должны все внимательно осмотреть. Решение нашей проблемы кроется где-то тут. Я это чувствую! – Кира слегка разбежалась и ловким прыжком вскочила на катушку. – Гляди-ка, деревянный верх в самом деле сильно обуглен. Значит, молния ударила прямо в катушку.

– Возможно. Но что из этого следует? – не понял я. – Какая разница! С таким же успехом молния могла ударить и в соседнее дерево. Не понимаю. И там и тут древесина.

– Не совсем, – возразила Кира. – На катушку был намотан кабель, а на дереве его нет.

Я снова пожал плечами.

– Ну и? Что из этого следует? – повторил я.

– Этого я тоже не знаю. Но мне кажется, что за этим может крыться решение нашей проблемы. Возможно, это соломинка, за которую мы можем ухватиться.