— Да нет, я по другому поводу. Просто вспомнился один человек, кстати, тоже торговый работник. — Мелькнувший в воображении образ Антонины, эта интимная обстановка взволновали его, грустью отозвались в сердце, и он тоже разоткровенничался: — Мое отношение к торговым работникам, наоборот, очень обожаемое: женщина, которую я любил, была директором магазина.
— Где же она теперь?
Он помолчал: стоило ли рассказывать. Хотя какая это тайна?
— К сожалению, недалеко отсюда и, к сожалению, в недоступном для меня месте.
— Вот даже как. — Лицо девушки тоже вдруг погрустнело. — В исправительно-трудовой колонии?
— Как вы догадались? — поразился Валентин.
— Удел многих моих коллег. Я тоже еду из заключения. Почти два года отсидела. Вернее, отработала. Освободили досрочно за хорошее поведение и стахановскую работу.
— За что же вас?
— За то, за что нынче поощряют: приняла левый товар от частного лица, чтобы продать через магазин. Между прочим, отличное ювелирное изделие и недорогое: старый еврей поставлял нам, и мы, можно сказать, жили за счет него. Директрисе дали пять лет, мне два.
— А еврею?
— Его мы не выдали, сказали, что привезли из Чечни.
— Лихие девочки. Что ж вы откупиться не могли?
— Если б могли… Я всего второй год товароведом работала после техникума. Да и у директрисы ничего не было: нас грабили кому не лень — и высшее начальство, и рэкетиры. Кому-то недодали, вот нас и заложили.
— Чем же вы в колонии занимались?
— О-о, — рассмеялась девушка. — Там у нас была отменная работа: на овощных полях из нас, городских дур, целомудренных крестьянок делали.
— И получилось?
— Не у всех. Но теперь я знаю, когда и как сажают картошку, когда полят, окучивают, когда убирают. Как солят огурцы и капусту. В общем, теперь и в тайге не пропаду.
— А куда же теперь?
— Туда же, в Хабаровск. Там новая директриса, знает меня и обещает взять на работу, может, и не товароведом, продавцом, но мне некуда больше податься. К тому же и прежняя хозяйка берет на постой. У нее не хоромы, но отдельная комнатенка для меня.
Валентина покорила искренность девушки, было жаль ее и хотелось как-то помочь. Но как, чем, когда он сам в подвешенном состоянии? Он взял ее за руку, привлек к себе. Она не отстранилась, доверчиво прижалась, и уста их слились.
Утром она несмело предложила:
— Если хочешь, Новый год можем встретить вместе.
Он согласился, и они сошли в Хабаровске.
Щербаков снова вызвал Анатолия в Комсомольск-на-Амуре. Он только что вернулся из Москвы и был в плохом настроении. Да и понятно: разговор там состоялся не из приятных — три месяца ведут они расследование, а достигли немногого. Точнее, слишком многого, как в той пословице: чем дальше в лес, тем больше дров. Вот и они в такие дебри забрались, что трудно из них выпутаться. Золотой песочек такое высветил, что глаза на лоб лезут. Фриднин оказался не только снабженцем изыскательских партий — все коммерческие, малые и совместные предприятия были в его руках. Он заправлял рыболовецким и торговым флотом, поставками в Японию и Корею леса. Даже целлюлозно-бумажный комбинат на Сахалине сплавлял через него свою продукцию в зарубежье. Страна испытывала на бумагу голод, расплачивалась за нее с Финляндией золотом, а господин Фриднин отпускал ее за гроши, зато снабжал новоявленных бизнесменов и руководителей края сверкающими эмалью «Тойотами». То же происходило и с другими товарами — все шло за полцены — на этом крепко наживались японские и корейские бизнесмены, наши тоже старались не отставать — драли со своих соотечественников за импортные погремушки по три шкуры. Дальневосточный и Приморский края оказались повязаны мафией и коррупцией, да такой спаянной и сплоченной, что сицилийской мафии во сне не снилось. Когда убили председателя золотопромышленного акционерного общества, на прииске народу оставалось совсем немного. Установить, кто и где был в момент убийства, казалось, не составляло большого труда, но следователей поразило единение золотодобытчиков, их молчаливое укрывательство того, что творилось у них на глазах, и добиться правдивых показаний, как Щербаков и его помощники ни старались, не удалось. Все твердили одно: «Не знаю, не видел, не слышал».
— … Но это все мелочи, — с грустью откровенничал с Анатолием Щербаков, — без их показаний ясно, где собака зарыта. Главное в другом: в Москве то ли не поняли меня, то ли не захотели понять. Говорят, не лезьте в международные сферы, там есть, кому отвечать, да и бизнесмены, мол, закон не нарушают, учатся еще торговать. «Учатся жульничать, обманывать государство, — возражаю. — Они же на одних налогах объегоривают на миллиарды». «Твое дело искать преступников, — твердят мне. — А вы там каких-то зачуханных воришек поймать не можете». Короче — занимайтесь мелкой шпаной. А ведь это — что обрезать с дерева надломленные ветки, чтоб крона гуще распускалась.
Читать дальше