Людмила Грицай - Белая волчица

— Почему? — спросил Владимиров, понимая, что ему лучше слушать эту женщину, которая хотела выговориться, чем задавать ей свои вопросы.

— Вы знаете, что она инвалид. Настоящий, не как там некоторые. Света у нас третья в семье. Мать, как забеременела ею, думала: рожать или аборт делать, как-то себя и не берегла, работала по две смены, она маляр-штукатур. Потом решила все-таки родить, а Светка еще при родах задохнулась. Откачали, но сразу сказали, что больная будет. И все детство у нее операции, больницы. Мать, видно, вину перед ней чувствовала, нас с сестрой гоняла, ее жалела во всем, потакала капризам. А характер у Светки был будь здоров. Что не по ней, криком свое обязательно возьмет, во дворе прямо вожаком была среди мальчишек. Училась хорошо и все говорила, что образование стоящее получит, из бедности нашей вырвется. Действительно, поступила в университет после школы, она же инвалид, у нее льготы были. А мы вот с сестрой такого образования не получили.

Наталья опять замолчала. Видно было, что последние недели дались ей непросто. И появление Владимирова она приняла, как возможность хотя бы частично рассказать о том, что ее мучило.

— Может, и в ее в жизни все по-другому повернулось, но, как на беду, Светка в университете этом влюбиться умудрилась в однокурсника. Наивная, думала, что у него намерения серьезные. Она же, несмотря на хромоту и худобу, лицом хорошенькая была, особенно тогда. А тот вроде бы и на самом деле жениться собирался, даже с родителями ее знакомил. Но те были люди важные, не заходили такую невестку, вот все и расстроилось. А она уже тогда беременная была. Диплом получила, ребенка одна родила, а куда податься? Пенсия по инвалидности копеечная, ребенка кормить нечем, папашка дочери вообще пропал, да и на работу никто не берет. Вот тогда ее приятель предложил ей документы какие-то оформлять левые, она же на юриста училась, платил за них нормально, а потом уговорил купить за его деньги спорную квартиру. Там суд намечался, она вроде как покупатель, да еще инвалид, мать-одиночка. Суд встал на ее сторону. Квартиру перепродали, а ей хорошо заплатили. А кто от таких денег отказывается, вот и вошла она в колею, постепенно так развернулась, что сама многими делами заправлять стала. А когда деньги другие, то и желания другие возникают. Она уже никого не слушала: над матерью просто издевалась, кричала на нее, нас ни в грош не ставила. Вот я на нее и обижалась. А теперь и обижаться не на кого.

— А у мальчика другой отец? — спросил Владимиров.

— Да, другой. Был у нее один ухажер. Но там тоже ничего не вышло, да она как-то уже и не ждала ничего. Он, кстати, в прошлом году на машине разбился. Она и особо не горевала. Хорошо, говорит, что разбился, он в свидетельстве был отцом записан, можно теперь на пенсию по потере кормильца подавать.

Наталья докурила одну сигарету и сразу потянулась за следующей. Владимиров понял, что она готова продолжать свой рассказ и слушал ее внимательно.

— У нее кавалеры были, — продолжила его собеседница, — она в последнее время с ними легко сходилась. Но ненадолго они и задерживались. Мы привыкли к этому. Сама при деньгах была, но любила когда ее по ресторанам водят, платят за нее, все смеялась, что дорого она стоит.

— А какие рестораны? — спросил Владимиров, — может, постоянные?

— Да нет, любила она разнообразие. Могла в любой поехать. Красилась, наряжалась, палку вон с собой даже не брала.

— Какую палку? — не понял Владимиров.

— Так костыль свой, вот этот, — указала Наталья на трость из светло-коричневого дерева, которая стояла в углу кухни. — А так всегда с ней ходила. Она под заказ сделанная, ее из-за границы сама заказывала. Говорят из самшита сделана, огромные деньги стоила.

Владимиров мелком взглянул на эту трость. Да, дерево было богато украшено резьбой, верхняя часть палки заканчивалась удобной ручкой, в которую можно было просунуть кисть руки до запястья.

— Она ведь в тот вечер, когда пропала, тоже на свидание пошла. Но я даже имени его не знаю. Знаю только, что новенький был у нее кто-то. Может, как с месяц до того дня с ним познакомилась. Но даже мать нам ничего толком сказать не могла. Она в последние годы Светку боялась. С детьми ее сидела, еду готовила, убиралась — прямо как прислуга бесплатная и боялась ей слово сказать.

Наталья не заметила, как докуривала уже третью сигарету.

— А больше сказать мне вам и нечего, — вдруг оборвала она беседу. — Но есть просьба, если не побрезгуете.