Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Бимиц сочувственно вздохнул и покачал головой.

Кошкин последний раз затянулся и с силой погасил окурок в блюдечке с истершимся золотым ободком, исполнявшим роль пепельницы.

– Ладно, раз девочке так легче, давайте оправдаем.

Из какого-то не до конца понятного ей самой чувства деликатности Катя ушла из суда сразу после того, как дала показания.

Был еще день, и она поехала на кладбище, где из-за весны и распутицы почти никого не было. В тени тополей и елей, часто растущих среди могил, снег лежал еще совсем зимний, белый, а по берегам речки Красненькой, деловито несущей воды цвета кофе с молоком, просел и почти сошел, обнажая охряные клочки прошлогодней травы, осколки, робко поблескивающие под бледными лучами солнца, и прочий мусор. Могилы стояли плотно, смыкаясь оградками, жестяные обелиски с пятиконечными звездами соседствовали со старинными мраморными крестами и простыми стелами. Вскоре она прошла мимо совсем свежей могилы – холмик желтого песка жиденько закрыли венками и букетами живых цветов, уже тронутых тлением, а памятника пока не поставили, так что не узнаешь, кто здесь лежит.

Центральная аллея была хорошо утоптана, но по тропинке, ведущей к могиле мамы и тети Любы, давно никто не ходил, и теперь она лишь угадывалась под коркой наста. Катя шагнула, нога проломила тоненький слой льда и глубоко ушла в рассыпчатый снег. Кате стало весело, но она не смутилась. Зачем грустить, когда приходишь на встречу с родными?

Памятник стоял, чуть отсыревший, один на двоих – маму и тетю Любу. После смерти мамы тетя Люба все организовывала, и Катя хотела тоже сделать как надо, но выяснилось, что места на кладбище не достать, и единственное, что возможно, – это кремация с подхоронением. Иначе никак не получалось, даже у пробивной старшей сестры с травмы. И Катя дала себя уговорить, что так даже лучше, мама с тетей Любой будут вместе, а потом священник в церкви на отпевании, когда узнал, что в крематорий, не хотел давать земли, и Катя ужаснулась, что совершила страшный грех и повредила тете Любе, но Ордынцев так по-свойски подошел, взял батюшку за локоток, пошептался, и тот дал земли, и благословил Катю.

Она сняла перчатку и погладила отсыревший холодный мрамор. Мамина надпись уже поблекла, золотая краска из вырезанных в камне букв почти вся вымылась, а тети-Любина совсем свежая.

– Если бы ты только тогда попросила меня приехать, – всхлипнула Катя.

На следующий день у нее было дежурство, и Катя специально пришла чуть пораньше, узнать, чем закончился процесс. Только девчонки в оперблоке обсуждали другую сенсационную новость: медсестра Оля собралась замуж за врача и, конечно же, задерет нос и обнаглеет так, что не подойдешь. Катя улыбнулась. Врача-жениха она немножко знала и считала вполне милым и уравновешенным дядькой, но теперь в описаниях товарок он представлялся просто Синей Бородой в белом халате, с которым Оля еще хлебнет горя полным ртом. Про суд Ордынцева никто не вспомнил.

Катя отстояла аппендицит, вместе с санитаркой сделала текущую уборку и отправилась катать шарики, которые у нее получались просто загляденье. С трудом подняв большой рулон марли, она раскатала несколько слоев по длинному стальному столу, взяла большие ножницы и стала нарезать марлю на маленькие квадратики. Ножницы пора было подточить, и работа шла трудно, приходилось помогать себе второй рукой, но Катя не сдавалась, и вскоре на столе выросла высокая стопка с торчащими во все стороны нитками.

Пошевелив онемевшими от усилий пальцами, Катя села за работу. По радио читали какую-то пьесу, и странным образом она, не понимая, в чем суть, прониклась, увлеклась и забылась, и не заметила, как на пороге материальной комнаты появился Ордынцев.

Только когда он громко кашлянул, Катя вынырнула из своих грез.

– Зашел сказать тебе спасибо, – Владимир Вениаминович опустился на жиденький табурет с подкосившейся ножкой.

– Не за что. Я сказала, как думала.

– После суда меня остановил тот пожилой морячок и сначала прочитал нуднейшую нотацию о том, как важно доблестно нести службу, а в конце сказал, что если бы ты за меня не попросила, то никогда в жизни коллеги не заставили бы его подписать оправдательный приговор.

– А вы что?

– Кать, а что тут возразишь, – Ордынцев вздохнул, – у каждого врача со временем появляется собственное кладбище, и надо, наверное, это понимать, а не перекидывать свою ответственность. Честно говоря, мне сейчас немножко даже неловко…