Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Так и в этом деле. К лишению свободы в нагрузку прилагаются страдания ребенка, уже и так перенесшего самое большое несчастье – потерю матери. Разделить не получится.

Неподалеку от учительницы устроился вчерашний профессор. Надо же, несмотря на свое призвание ежесекундно спасать людей, он явился в суд, чтобы насладиться унижением недруга. На красивом лице застыло такое самодовольное выражение, что руки чешутся оправдать Ордынцева…

Вызвали первого свидетеля – ординатора Морозова. Это оказался невероятно могучий человек, просто шкаф с руками и окладистой бородой. Кафедра свидетеля рядом с ним казалась хрупкой игрушечкой, и Ирина задумалась, что чувствуют пациенты, впервые увидев своего доктора, – ужас или, наоборот, безграничное доверие.

– Да нормальный Володька врач, – буркнул Морозов и скрестил руки на груди.

– А подробнее? – улыбнулась Ирина.

– Подробнее – хороший.

– Степан Васильевич, расскажите, пожалуйста, какая обстановка складывается у вас на дежурствах?

– Разная.

– Отвечайте, пожалуйста, более развернуто.

– Одни сутки сидишь в носу ковыряешь, а другие посс… покурить некогда.

Эти лаконические ответы несколько обескуражили Ирину. Как добиться нужной информации, если задавать наводящие вопросы нельзя?

– Вы тоже дежурите старшим в бригаде?

Свидетель кивнул.

– И как вы считаете, насколько правильно действовал Ордынцев в интересующий нас день?

– На сто процентов.

Ирина выдохнула:

– Степан Васильевич, если бы вы были уполномочены дать экспертную оценку действиям Ордынцева, что бы вы сказали?

– Слава богу, не в мою смену.

– Что, простите?

– Я бы сказал: слава богу, не в мою смену. Это судьба, ёлы… – Морозов по-бабьи покачал головой. – Он дежурил – он сидит, я б дежурил – я б сидел. Фатум. Рок.

– То есть вы считаете, что… – начал Бимиц, но Морозов перебил его:

– Поступившие живы.

– В смысле?

– Володя всех спас. А другой на его месте и психа бы не скрутил, и одного из троих бы потерял, как минимум. Больным крупно повезло, что дежурил именно он, а не кто другой.

– А как же погибшая Любовь Петровна? – спросил гособвинитель.

– Жаль ее.

– Товарищ, но предыдущие свидетели утверждают, что Ордынцев мог все успеть, – подал голос Кошкин.

Морозов вдруг оживился:

– Эти товарищи привыкли, что за ними подтирают, вот и несут чушь, – сказал он пылко, – легко быть самым умным, когда не твоя голова на плахе. От тяжелых больных нельзя отойти. Еще кто в приемнике дежурил… есть резкие, а другие лишний раз жопу не поднимут, надо подгонять. А пойдешь в отделение, так и на гнойную половину надо. Будешь там гулять среди стафилококков, и через пять минут на сердце полезешь? Это тоже нарушение, по инструкции после гноя надо принять душ и переодеться. У тебя больной кровью истекает, а ты мочалкой натираешься, зашибись вообще! Или иди контаминируй миокард и все остальное. Ну, Тарасюку не привыкать, а мы не так работаем.

– То есть вы не считаете поведение Ордынцева халатностью?

– Нет. Он выложился по максимуму.

– Хорошо. А как вы в целом характеризуете его работу, как врача и как завотделением?

– Не пожалуюсь. Отличный специалист. А предыдущие свидетели вам наврали. Тарасюк мстит, что мы его послали, вот и все.

– А что так? – встрепенулся Бимиц.

– Да он оперирует, как жопа!

– Что вы себе позволяете? – выкрикнул профессор со своего места.

– Да пусть хоть тут официально запишут, кто ты есть! Барышня, прошу вас… – свидетель слегка поклонился секретарше. – Достал ты уже, Гитлер проклятый!

Морозов повернулся в сторону Тарасюка с внушительностью танковой башни, и Ирина остро пожалела, что удалось разговорить его.

Профессор подскочил:

– Вы ответите за оскорбление!

– Гестапо на колесах!

– А ну тихо! – зычно проорал Кошкин, и стало тихо.

Ирина крутила ручку в руках. Что ж, мнение врача они услышали, надо его отпускать, чтобы не скатываться в базарную перепалку, но ей стало по-человечески интересно, почему доктора с профессором так друг друга ненавидят.

– У вас какие-то личные счеты с товарищем Тарасюком?

– Нет. Просто он внедрял свое научное говно на нашем поле.

– Но прогресс это же хорошо.

– Так я не говорю, что плохо, только новые методики надо делать хорошо и применять по показаниям, а не так, как он, через жопу и всем подряд. Володя всегда исходит из интересов больного, а этот, Менгеле недоделанный, думал только о том, чтобы материал для диссертации поскорее набрать. Мы с Вовкой – репозицию и гипс, а этот утром припрется и начинает больного давить авторитетом и разводить на операцию. Прооперирует и кидает, а мы потом выхаживаем. А Тарасюку и горя нет, он же кафедральный работник, ни за что не отвечает – ни за летальность, ни за осложнения. Оперирует он, а виноваты мы!