Геннадий Дмитриев - Погашенная луна

— Когда состоится встреча?

— Я Вам сообщу.

В октябре 1918 года господин Дамасский прибыл в Швейцарию, а оттуда направился в Германию. В Ингольштадте состоялась первая встреча таинственного господина из России с Карлом Хаусдорфом, на которой присутствовал и Генрих Зольднер.

За окнами шёл мелкий осенний дождь, капли его стекали по стеклу, искажая пространство, стирая ощущение реальности мира. В комнате горел камин, у которого стояли три кресла. В одном сидел таинственный господин из России, напротив него Карл Хаусдорф, левее — Генрих Зольднер.

— Вы искали встречи с нами, — начал беседу Хаусдорф, — но почему с нами, а не правительством?

— Мы уже обращались к правительству. Господин Чичерин изложил наши предложения германскому послу Гильфериху, но ответа мы не получили. Вместо этого нас вынудили подписать дополнительно финансовое соглашение по Брестскому миру, которое ставит наше государство трудное положение.

— А что же Вы хотели? После убийства нашего посла, Мирбаха, что обычно рассматривается как объявление войны, Вы предлагаете военно-политическое сотрудничество. Можно ли доверять такому предложению? Ваш командующий фронтом даже объявил нам войну. Как правительство нашей страны должно расценивать все эти действия?

— И убийство посла, и попытки сорвать Брестский мирный договор — всё это провокация мятежников, экстремистов. Мятеж подавлен, и с нашей стороны были сделаны попытки отыскать взаимные интересы.

— Мы не в меньшей степени заинтересованы в восстановлении нити контактов с востоком. Но правительство опасается, что сближение с большевистской Россией, активизирует движение социалистов в самой Германии. Нам известно, что Ваша страна подогревает революционной брожение масс, я могу даже назвать имена Ваших эмиссаров, подталкивающих народ к восстанию.

— В России существуют силы, сориентированные на мировую революцию. Но наше нынешнее правительство не разделяет это направление. Более того, мы никак не заинтересованы в социалистической революции в Германии. Победа социализма в Германии будет означать крах большевиков в России. Это, во-первых, активизирует агрессию Запада по отношению к Германии и России, во-вторых, приведёт к расколу внутри нашей страны. Против нас поднимутся те, кто ратует за мировую революцию.

— Вы не разделяете революционной романтики интернационалистов?

— Вы хотели сказать — авантюризма. Мы не романтики и не авантюристы, мы — реалисты. Немецкие коммунисты, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, обвиняют нас в заключении Брестского мира с Вами. Они считают, что заключив мир, мы сорвали процесс мировой революции. Но мы к мировой революции не стремимся. Мы хотим сохранить Россию. И во имя сохранения её мы скорее пойдем на союз с буржуазной Германией, чем поддержим немецких коммунистов.

— Если в Германии начнётся революция, какие шаги предпримут большевики?

— Мы даём гарантии, что никоим образом не будем способствовать её развитию.

— Этого мало. Вы должны убедить руководство компартии не поднимать восстание, чтобы не допустить того, что произошло в России.

— У нас с ними возникли довольно острые противоречия. Но мы предпримем всё наше влияние, чтобы убедить немецких товарищей не предпринимать никаких решительных действий.

— А если дело дойдёт до необходимости физического устранения Карла Либкнехта и Розы Люксембург?

— Мы не будем этому препятствовать, и окажем возможное содействие. Мы помним, что Ваше ведомство оказало революции в России значительную финансовую помощь. Но сейчас, подписанное 27 августа дополнительное соглашение к Брестскому миру ставит Россию грань финансовой катастрофы. Мы не в состоянии выплатить все репарационные долги.

— Думаю, мы сможем Вам помочь. Назовите имена, и мы откроем счета в швейцарских банках с суммами, компенсирующими ваши расходы.

Дождь усилился, низкие тяжёлые тучи бродили над городом, люди шли по улицам, прикрываясь зонтами, прячась под капюшоны плащей, где-то на фронтах, в окопах мёрзли, мокли и умирали солдаты, а здесь, в уютной небольшой комнате у камина три человека, не требуя друг у друга мандатов, не спрашивая полномочий, без протоколов, без записей беседы, решали судьбы стран и народов.

Вспомнив события недавнего прошлого, Андрей Николаевич вздохнул, посмотрел в окно. Шёл дождь, такой же серый и монотонный, как тогда, в Ингольштадте. Но то была осень восемнадцатого года, а сейчас уже весна двадцатого.