Елизавета Бута - Давай ограбим банк

Я оглядываюсь на парня, стоящего теперь позади меня. Замечаю за стеклом какое-то движение. Сейчас меня увидит кто-нибудь из врачей и вышвырнет к чертовой матери. Под предлогом того, что здесь должно быть стерильно.

— А где сумка? — спрашиваю я. Мальчишка выглядит плохо. Получше Бонни, но сейчас видно, что он с трудом может ходить. Лицо такого же нездорового цвета. Несмотря на то, что он чуть полноват и должен выглядеть крепким, кажется, что если его пальцем толкнуть, он упадет.

— У врачей, наверное.

— Тебя как зовут? — спрашиваю я, замечая, как женщина лет сорока в форме врача подходит к стеклу и начинает гневно стучать по нему.

— Ифти, — отвечает он и протягивает руку.

— Микки, — осторожно пожимаю желтовато-коричневую ладонь. — Зачем тебе здесь деньги?

— Деньги везде нужны. Я с санитаром договорился. Он за десять евро согласен мне из «Макдональдса» еды принести.

— Не боишься, что тебе от бургеров хуже станет?

— Хуже не станет, недели через две меня вообще не станет, — вполне спокойно отвечает он.

— Пооптимистичнее, парень, — говорю я и невольно кошусь на Бонни.

— Если операцию не сделают, мне… — Он красноречиво проводит ребром ладони по шее. — А мне не сделают.

— С чего ты взял?

— У меня лишний вес, я азиат и недостаточно маленький и хорошенький для того, чтобы мне перечислили деньги на лечение, — с такой холодной рассудительностью могут говорить только дети.

— То есть за еду ты готов умереть? Не слишком дорого? — спрашиваю я.

— За хороший бургер жизни не жалко, — ухмыляется он.

Роюсь в карманах и нахожу еще одну бумажку.

— Следи за моей сестрой, понял? — говорю я. — Я могу на тебя рассчитывать?

Ифти кивает и кладет деньги под матрас. Он смотрит на кровать как на Голгофу, но все-таки залезает на нее.

— Молодой человек, немедленно покиньте палату, — раздается усиленный микрофоном голос женщины за стеклом. Она с тревогой наблюдает за мной и продолжает повторять эту фразу. Женщина стоит слишком близко к микрофону. Я могу слышать ее дыхание.

Поднимаюсь, касаюсь руки Бонни и иду на выход.

— Вы вообще понимаете, где находитесь? — шипит мне женщина-врач. Я ее не слушаю. Тут в коридоре замечаю парня из числа бывших друзей Бонни. На стуле для посетителей лежит его мотоциклетный шлем. Его руки в кожаных перчатках без пальцев сжимают стаканчик с кофе. Понимаете, да? Стаканчик с кофе!

— Пройдемте с нами, — говорит подошедший охранник и уже берет меня за локоть.

— Там моя сестра. Отведите меня к ее врачу, не тратьте время, — как можно быстрее говорю я.

— Родители приедут, разберутся, — бормочет тот, что постарше. Его одутловатое лицо и нависший над ремнем живот явно говорят о близости пенсии.

— У нее есть только я.

Воцарившаяся тишина напоминает минуту молчания. Я инстинктивно пытаюсь выдернуть руку из лап второго охранника.

В кабинете главного врача никого нет. Сажусь на стул и обхватываю голову руками. Так обычно делают, когда пытаются собрать расползшиеся мысли обратно в голову. Не получается. Мыслей нет. Только работающий на полную катушку кондиционер навевает ассоциации с моргом.

— Добрый день, молодой человек, — говорит вошедший в кабинет мужчина лет пятидесяти. Седой, толстый, какой-то обрюзгший.

— Может, расскажете, что случилось с моей сестрой? — не выдерживаю я.

Он начинает сыпать медицинскими терминами, которые я не то что понять, даже загуглить не смогу. Из всего более или менее понятные словосочетания: «критическое состояние», «требуется вмешательство».

— То есть ей нужна операция, да?

Вибек кивает. Воцаряется тишина.

— Молодой человек. Она попала в хорошую клинику, и здесь есть все необходимое для операции. Я узнал вашу ситуацию, и мог бы сделать все возможные скидки, но я не уверен… Не уверен, что это имеет смысл. Слишком сложная операция. Ваша страховка ее не покроет.

— Стоп. Государство очень мило отобрало у меня сестру, сказав, что я не в состоянии о ней заботиться. По большому счету детский дом должен заплатить за операцию или кто там?.. — начинаю я приходить в себя.

— Вы не правы. Девушка сбежала из интерната. Об этом успели уведомить полицию, поэтому как раз интернат никакой ответственности за нее не нес. Тем не менее Бонни можно поставить в очередь на операцию. Здесь вы правы.

— Очередь?

— Да, — это слово он произнес как приговор. — Поэтому я и не понимаю, что сейчас делать.

— Операцию, — отвечаю я. Обычно в фильмах люди не соглашаются на операцию. Их нужно уговаривать, чтобы врачи попытались спасти их близких. Обычно врачи переживают за пациентов больше, чем родственники. Почему сейчас все не так? Одутловатое лицо доктора Вибека смотрит на меня своими немигающими глазками под стеклами очков.