Илья Рясной - Мокруха

И вот очередной поединок. Рудаков не знал, что должен выудить. Но что-то есть — это он чуял своим сыщицким носом.

Рудаков начал беседовать с Брендюгиным после встречи того с адвокатом. Обычно разговор адвоката с подзащитным носит такой характер: «Ничего не признавай, ни в чем не раскаивайся. Чистосердечное раскаяние облегчает душу, но добавляет срок. В крайнем случае скажешь, что потерпевший настиг тебя ночью в переулке и насильно дал свою куртку поносить». После таких накачек люди разговаривают со следователями крайне неохотно, если вообще разговаривают.

После же разговора с Альтшуллером рассчитывать на откровенность его подзащитного было еще труднее… Но можно.

— Садись, Гена, закуривай. — Рудаков протянул Брендюгину пачку сигарет.

— Спасибо.

Киношный жест. Во всех фильмах следователь предлагает подследственному закурить. Вместе с тем штамп этот взят из жизни. В СИЗО с куревом плохо, поэтому люди действительно рады, когда им предлагают сигареты.

— Меня зовут Роман Викентьевич Рудаков. Я старший оперуполномоченный по особо важным делам Регионального управления по организованной преступности.

— Особо важное дело — пистолет нашли, — кисло улыбнулся Брендюгин.

— Об этом потом. Гена, я не хочу, чтобы ты видел во мне врага. Нам еще общаться и общаться.

— Вы меня допрашиваете?

— Просто разговариваю. За жизнь. Не хочется?

— Не очень.

— Ну и зря. Для тебя наше общение может быть полезным. Да расслабься ты, не ершись… Сам-то откуда?

— В смысле?

— Где родился?

— На левом берегу.

— А я депошный. Когда мальчишкой был, районы наши воевали. Меня у пристани, я в десятом классе был, так отделали, швы пришлось накладывать..

— Когда я в школе учился, уже не воевали.

— Все меняется. Чествуешь уже себя эдаким старичком. Скоро буду внукам рассказывать, какая жизнь раньше была… Ты вроде спортсменом был?

— Был.

— Не сложилось?

— Да, это такое дело…

Слово за слово — опер и подозреваемый разговорились. О жизни, о том, что вокруг творится, о проблемах. Рудаков вытащил из портфеля термос с горячим кофе, плеснул туда коньяку — конечно, спиртное в изоляторе — нарушение, но на какие только нарушения не приходилось идти. И наркотики, бывало, давали за достойное поведение… Разговор продолжался часа три.

— Так меня Жанна и нагрела.

— Ясно. И тогда ты с этими хануриками связался.

— Точно, — кивнул Брендюгин и напрягся, понял, что ступил на зыбкую почву — может засосать.

— Тут ошибка у тебя вышла, — сказал Рудаков, поняв, что попал в самую точку своей фразой. Похоже было, что Геннадий, будучи на мели, связался с какой-нибудь преступной группой, возможно, серьезной, о чем говорил пистолет в салоне машины.

— Черт его знает, — неопределенно пожал плечами Брендюгин.

— Гена, ты бы все отдал, землю бы ел, лишь бы повернуть все назад, изменить, вернуться к тому моменту, когда согласился на это. Не так?

— На что на это?

— Да брось ты. Что я, не знаю? Рога кому-нибудь обломать, квартиру выставить. Мы же РУОП, нам известно такое, что тебе и не снилось.

— Дурак был! Круглый дурак! — Брендюгин всхлипнул, как ребенок.

— Ладно, Гена, ладно. — Рудаков похлопал его по плечу. — Не убивайся ты. Главное — вовремя остановиться. Сказать «стоп, баста». Твоих приятелей мы все равно возьмем. А тебе выкарабкиваться надо. И я тебе тут лучший помощник. И единственный.

Брендюгин усмехнулся.

— Чего улыбаешься?

— Альтшуллер сказал, что менты будут в душу лезть и чтобы я рот на замке держал.

— Альтшуллера твоя судьба волнует не больше, чем борьба женщин за равноправие в Пакистане и сокращение поголовья кенгуру в Австралии. Ему главное, чтобы деньги шли. Думаешь, твои приятели ему платят, чтобы тебя из тюрьмы вытащить? Нет. Чтобы самим сухими из воды выйти. В крайнем случае, чтобы на тебя все свалить. Чтобы ты за них всех виноватым стал.

— Виноватый, да! Когда я их остановить хотел, они меня чуть не пристрелили!

— Это же подонки. Мразь. Они тебе сегодня клянутся в вечной дружбе, а завтра, если что не по ним, нож в спину или пулю. Говорить с ними о чести, о совести бесполезно. Их стиль — предательство и подлость.

Брендюгин вздохнул.

— Вспомни, как в первый раз было, — сказал Рудаков. — Тяжесть какая навалилась. Надо от нее избавляться, Гена. Ты приличный человек. Такая ноша не для тебя.

— Эх, — вздохнул Брендюгин.

И начал говорить.

Кто из русских людей середины девяностых нашего столетия не просыпался порой с ощущением, будто что-то упустил, не воспользовался моментом. Сегодня нужно успеть ухватить, покрутиться где надо, кого-то обскакать. Завтра может быть поздно. Будущее зыбко и неопределенно, никто не знает, какие сюрпризы оно готовит — голод, мор, войну. Все размыто, нечетко. Все второстепенно, кроме шанса, который нельзя упустить. Упустишь — вмиг окажешься на обочине и будешь смотреть, как твои вчерашние знакомые уносятся на роскошных автомобилях, оставляя тебя глотать пыль… Закладываются основы состояний, происходит первоначальное накопление капитала. Ни образование, ни труд, ни ум не нужны. Главное — не упустить свой шанс.