Илья Рясной - Мокруха

— Сявый, ты?

— Глен! Здрасьте-мордасти.

Гусявин со стуком поставил кувшин с пивом на стол, за которым сидел Глинский. В пивбаре «Садко», прозванном в народе «На дне», было так накурено, что в дыму, как в лондонском тумане, угадывались лишь контуры предметов. Однако друг друга давнишние знакомые срисовали безошибочно.

— Не возражаешь, Глен, если я с тобой покалякую за жизнь нашу скорбную?

— Прилуняйся.

— Пейте пиво пенное — будет морда охрененная, — продекламировал Сявый и отхлебнул из кувшина. — Давно не виделись. Где был, что видел?

— Вышел в прошлом году.

— А я в этом. Покорение Ермаком Сибири. Ты где куковал?

— В Коми.

— Считай, что дома. А я в Иркутской области. Мебельный комбинат. Натруживал мозоли на моих артистических руках.

— Ну и как тебе возвращение?

— Тут на воле натуральный психодром. Все кувырком.

— В этом вся прелесть. Ты еще не расчухал.

— Расчухаю. Весь мир будет лежать у моих ног.

— Ты всерьез в это веришь?

— Когда вышел из зоны, вдохнул воздух свободы — верил. Первые десять минут.

— Чем хочешь заняться?

— Поглядим — увидим. Не в воркеры же на резиновый комбинат идти. Арбайтен унд копайтен — нет, браток, это не моя стезя. Присмотрюсь, приценюсь, а потом мир вздрогнет от моей тяжелой поступи.

— Где устроился?

— Не к бабке же своей идти на десять коммунальных метров. Прописался там, а так пристроился к одной мамзели. Мечта поэта — нежна, тонка, возвышенна и обожает твоего покорного слугу… Видишь, куртка новая. Вместе выбирали. А она платила. Я не мог обидеть и отказать ей в возможности сделать мне подарок.

У Гусявина на самом деле налаживались дела с библиотекаршей. В первый визит он сумел произвести впечатление, был сдержан, в меру задумчив и грустен, остроумен, но не навязчив. Она заглотнула наживку. «Одинокая женщина — забава, игрушка и прихоть в чужих руках», — говаривал Штепсель, а он уж понимал в одиноких женщинах: значительная часть его воровской карьеры была связана с ними.

— Никак в брачные аферисты подался, Слава?

— Это звучит вульгарно. А вдруг у меня любовь? Вдруг свет ее лучистых глаз пробудил во мне дремлющие добродетели?

— Трепаться ты завсегда горазд.

— У тебя-то как дела?

— С бабами тоже неплохо. С бабками хуже.

Прошел месяц с того момента, как Медведь ткнул Глена мордой в грязь. Дела его с каждым днем были паршивее и паршивее. Чем заняться? Наркотой? Не самому же на рынке стоять — там своих желающих достаточно, быстро желание отобьют. А приторговывать партиями — тут ему кислород перекрыли. На работу пойти, бизнесом заняться? Как Брендюгин — в «челноки»? Грязные вагоны, теснотища, заплеванные и запущенные вокзалы, мешки с товарами, рынки. Поищите других идиотов. В торговлю и предпринимательство пойти здесь, в городе? Так он ничего не умеет, нет у него коммерческой жилки. А в фирме кому он нужен со столькими судимостями. Есть фирмы, правда, куда без судимостей не берут, но после того, как с Медведем полаялся, шепоток прошел, что с ним лучше не связываться, слишком он ненадежный.

А вот с бабами, точнее, с бабой, было все в порядке. Ему не понадобилось много времени, чтобы затащить в постель Карину — ту дурочку, с которой он сидел у кабинета хирурга. На «сексодроме» она была очень неплоха, слово «стыд» для нее превращалось там просто в бессмысленный набор звуков. В постели они доходили до какого-то животного безумия. Утром говорить с ней было не о чем. Глена совершенно не занимали рассказы о ее делах в техникуме и о подружках, которые подрабатывают около «Интуриста» и гребут доллары пачками. Глен никогда не считал себя валенком. Он любил хорошие книги, хорошие фильмы, хорошую музыку. Карина бесила его своим полным равнодушием ко всему этому. Но постель все искупала. Иногда Глен ловил себя на мысли, что в особо страстные моменты ему хочется сжать пальцы на ее тонкой шее и сжимать их до тех пор, пока не захрустят позвонки, пока не выкатятся глаза и не вывалится язык. И еще нередко ему хотелось ударить ее. Однажды он и ударил. Он всегда рано или поздно бил своих девчонок. В этом была одна из главных прелестей общения с ними.

— Не хочу больше с тобой! Уйди! — крикнула она.

— Такими шлюхами город полон! — Он хлопнул дверью, уверенный, что уходит навсегда. А она позвонила ему вчера.

— Давай обо всем забудем. И встретимся.

— Ладно, — сквозь зубы процедил он.

— Семен, ты такой парень! Ты так мне нравишься! Извини меня.