Татьяна Бочарова - Дом без привидений

– Я не поеду…

– Как это не поедете? – Женщина оторвалась от телефона и удивленно поглядела на Снегирева. – Вы что?

– Так, не поеду и все. Мне лучше. – Он с трудом сел на диване. Лицо его было серым, лоб в испарине. Но голос звучал совершенно спокойно и твердо.

– Дорогой мой, вы просто в шоке. Вы же умрете! У вас обширный инфаркт, вас нужно класть в реанимацию. Гоша, давай быстрее, что ты копаешься! – Выдержка изменила доктору, последние слова она уже выкрикнула с истерическими нотками.

– Гоша, ничего не надо.

Парень растерянно остановился, машинально тиская в руках вещи, в замешательстве глядя на старшую коллегу.

– Ничего не надо, – тихо и властно повторил Снегирев. – Я не поеду, и точка.

Мужик-водитель хмыкнул.

– Но это же… это самоубийство! – Врач вскочила, уронив на пол листок с кардиограммой. – Снегирев, вам что, жить надоело?

– Надоело. – Он опустил голову, свесил ноги с дивана, сидел, скрестив руки, глядя в пол.

– Но ведь так не бывает! – опомнился Гоша. – Не валяйте дурака, поехали. Вас вылечат, инфаркты сейчас хорошо лечат.

– Эх, парень… – Снегирев мрачно усмехнулся и тут же скривился от боли, схватившись за грудь. Сделал знак бросившемуся к нему доктору. Та почему-то послушно застыла на месте. – Что ты знаешь о том, что бывает, а чего не бывает? Бывает всякое. Такое, о чем и вспоминать не хочется. А оно вспоминается, будь неладно. Ох… – Он снова скрючился, согнулся пополам.

– Нет, это черт знает что, – неуверенно произнесла врач. – Вас надо немедленно госпитализировать. Вы не в себе.

Снегирев снова усмехнулся, тонкие, бескровные губы его скривились и вытянулись в ниточку.

– Это точно подмечено. Я не в себе. И в себя мне уже никогда не прийти…

– Сумасшедший. – Женщина пожала плечами. – Не хотите ехать, пишите расписку. О том, что отказываетесь от госпитализации. Гоша, сделай ему укол.

– Укола тоже не нужно. А бумажку подпишу, давайте.

Снегирев быстро заполнил бланк и черкнул размашистую подпись.

– Зачем тогда в «Скорую» звонили? – с укором проговорила врач и пошла в коридор.

В неплотно прикрытую шофером дверь заглядывало любопытное лицо старухи.

– Так вы его не увозите, что ли? – спросила она у доктора и Гоши.

– Нет, не увозим.

– Дак как же? Он же помрет. – Бабка всплеснула сухонькими ручками.

– Это его дело. Больной от госпитализации отказался.

Женщина аккуратно отодвинула старуху и шагнула в лифт. Парень и водитель последовали за ней. Кабина с тихим скрипом уехала вниз. Старушка на цыпочках прошла в квартиру. Снегирев продолжал сидеть на диване, прижав обе руки к груди и прикрыв глаза. Казалось, он спит.

– Эй, касатик. – Старуха робко дотронулась до его плеча, но он не шелохнулся. – Ты что ж, болеешь, стало быть? А чего ж в больницу не поехал? А?

Снегирев наконец открыл глаза. В них была такая тоска, что старушка невольно отпрянула и перекрестилась.

– Господь с тобой, батюшка. Ты чего так смотришь? Будто человека убил.

– Так и есть, – с трудом разжав челюсти, произнес Снегирев и качнул головой.

– Что так и есть? – не поняла бабка и на всякий случай отступила на пару шагов назад.

– Я убил человека. Самого близкого человека, любимого, дороже которого ничего нет.

– Господь с тобой! – Старуха снова перекрестилась. – Что ты такое несешь? Хочешь, я тебе валидольчику дам? Или, может, чайку принести?

– Нет, спасибо. Не надо мне ни чаю, ни валидолу. И вот что, идите к себе. Нечего вам тут делать. – Снегирев смерил старуху тяжелым взглядом.

– Да как же… да что ж это делается… – Бабка засеменила к двери, на ходу бормоча молитву.

Снегирев дождался, пока затихнут ее шаги. Затем с трудом поднялся, шаркая и волоча ноги, пошел в прихожую и запер дверь. В груди разливалась боль, обжигая огнем. Дышать было тяжело. Хватая ртом воздух и опираясь о стены и мебель, он вернулся обратно в комнату. Открыл сервант. Дрожащей рукой достал фотографию в траурной рамке. Тут силы оставили его окончательно, и он рухнул на пол как подкошенный.

– Ну вот и все. Вот и конец. – Он лежал на полу, скрючившись в неудобной позе, терзаемый лютой болью, и бережно гладил фотокарточку. – Я знаю, что виноват. Знаю, мне нет прощения. И оправдания никакого нет. Я хотел, чтобы ты была счастлива. Но я… я не понимал, что нельзя дать счастье насильно. И обманом тоже нельзя. Я ведь… я всегда знал, что ты продолжаешь любить его. Его, не меня. Его, будь он трижды проклят.

Снегирев надсадно закашлялся, с шумом и хрипом пытаясь вдохнуть воздух. Кашлял он долго, на шее у него набухли синие жилы, по лицу тек пот. Наконец ему удалось остановиться. Он прижал к груди фотографию Снежаны.