Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Впрочем, все это было один только раз, да и не в тот первый день. А тогда, сразу после матча, наши пути с толпой разошлись: им в метро, нам — в ресторан стадиона, где снова, но уже за столиками сошлись знаменитости, где веселье, шум, непринужденный дух, словно не болельщики — спортсмены праздновали победу… И еще котлета де воляй с бумажным хвостиком, трепещущим во встречных потоках воздуха, рассекаемого стремительным официантом…

…Тверской обедал в другом конце зала, и, воспользовавшись этим, Иваша рассказал папе и маме, которые знали Тверского лишь шапочно, фантастическую его «историю». Иваша не подумал о присутствии ребенка, а во мне смешной, по общему мнению, рассказ оставил ощущение ужаса и восторга…

…Василий Тверской был человеком азартным, смелым и, естественно, бабником (стилистика, увы, не Иваши, а жаль, мне бы сейчас услышать, как рассказывает подобные истории летом сорок восьмого года государственный человек). Когда началась война в Испании, Тверской отправился туда советником, в Мадриде не отсиживался, рисковал, но пуля таких людей не брала — все было прекрасно: война, вино, испанки, однако и этого Василию было мало: он влюбился в советскую, в переводчицу. Звали ее Симоной. Муж Симоны занимался тем, что раскрывал заговоры и ловил шпионов, тоже числясь советником. Может быть именно поэтому Тверской решил отправиться с Симоной на задание в тыл врага — видимо, там он чувствовал себя в большей безопасности.

Ночью пересекли линию фронта, к утру добрались до Толедо… Молча обошли громадное здание военной школы, откуда вроде бы и пошел мятеж… Симона переспросила мальчика-служку, тот подтвердил — никакого другого задания в закружившуюся от страсти голову Василия не приходило, они пошли осматривать собор, долго стояли перед алтарем, он якобы для конспирации взял ее руку в свою, крепко до боли сжал, но Симона лишь побледнела… Тогда, не отпуская ее руки, он поспешно повел ее прочь из собора, из Толедо, на дорогу, на север, к Мадриду… Красные квадраты земли, черные стволы маслин, высокое звенящее небо над их запрокинутыми головами, недолгое, но так легко повторяемое счастье любви…

Потом в придорожном ресторанчике они пили, ели, вновь и вновь испытывая радостный голод. За соседним столиком старого падре сменили трое фалангистов, хозяин подозрительно наблюдал за влюбленными, девочку-официантку он отправил куда-то на велосипеде… Видя все это, Тверской, раскрасневшийся от вина, любви и бравады, лишь громче смеялся, дерзновенней поглядывал на фашистов, вызывая их на последний и решительный…

Бледная как смерть Симона хохотала, целовала Тверского в грудь, расстегнув одну пуговичку на его рубашке, он закидывал голову, божился на корявом испанском, мраморный столик выбивал дробь…

…Впоследствии я не удержался, спросил у Василия Саввича, в чем заключалось задание. Он многозначительно покачал головой: мол, тайна, до сих пор тайна… Даже под старость этот человек продолжал жить в плену искусственных построений, так и не поняв, где его честь, где бесчестье, где слава, где позор… И тем ставя под сомнение столь очевидные на первый взгляд доблесть, отвагу, страсть — уж не путаницей ли объяснялись и эти откровенные объятия, эта демонстративная любовь: книжные представления о родине Дон-Жуана он применил в строгой, католической, ханжеской стране и тем самым несомненно выдал себя…

…Один из фалангистов за соседним столиком подозвал хозяина, что-то негромко сказал ему, взглядом указав на Симону и Тверского. Хозяин кивнул, ушел… Симона неотрывно смотрела в одну точку, Василий торопливо допивал вино… Спустя минуту-другую хозяин вновь явился, на этот раз с бутылкой «Малаги», которую поставил перед влюбленными, пояснив, что послано оно господами офицерами… Тверской встал, поклонился и велел от их столика — тому столику… И пошло, понеслось…

Неделю спустя глубокой ночью Тверской и Симона остановились у линии фронта, чтобы проститься: они очень устали, не было в них любви, не осталось и нежности… Она поцеловала его в лоб, он сильно сжал ей руку, она вскрикнула…

— Т-шшш, — шепнул он и повел к своим…

Больше в Мадриде они не встречались… А вскоре война была проиграна. Тверской вернулся на Родину, получил дивизию и отправился на западную границу, где влюбился в застрявшую в Белоруссии полячку. Ездил с ней на охоту, говорят — в это не очень верил Иваша, поэтому употребил, как помню, слово «говорят», — споив, поливал, поверженную, шампанским…