Елена Басманова - Бомбейские чудовища

От затянувшейся нравоучительной тирады Синеокову стало дурно, он промокнул со лба пот и униматься не желал.

— Не женщина, а форменный фельдфебель! У меня такое ощущение, будто меня изнасиловали.

Но Треклесов, считая, что его миссия по усмирению взбунтовавшихся сотрудников исчерпана, уже уткнулся в бумаги, и театральный обозреватель вынужден был искать единомышленника в стане творцов.

— Господин Мурин! Давайте ей вставим по первое число! Давайте решим нашу распрю по-мужски. Махнемся: я напишу о борцах, а вы — о синематографе!

— Мне все равно, — ответил репортер с досадой. — Я только не понял ее намеков. А ты, Фалалей?

— А я что! Я своим заданием доволен: конкурс красоты — по мне. Единственное, чего я не понял: как связаны порядок в вашем доме, Гаврила Кузьмич, и завтрашний ваш визит к Майше.

— Я и сам ни черта не понял. Но добра не жду. Пожалуй, надо сматывать удочки. Вы идете?

— Еще думаю, — фельетонист почесал бритый затылок, — ждать Самсона или нет? Ведь Майша не сказала, должен ли я продолжать его обучать.

— А раз не сказала, значит, не должен, — буркнул Мурыч, — так что беги бегом к своим красоткам.

— А что делать мне? — рядом с Фалалеем возник Братыкин. — Красоток снимать или к ветеринару тащиться?

— Вы, кажется, хотели драться на дуэли с господином Муриным, — хихикнул Фалалей. — Забыли?

— А? Что? — фотограф смотрел на фельетониста невидящим взором. — Меня одна мысль мучает. О «Бомбее», проходил мимо сегодня… Хотел с Майшей посоветоваться, а теперь…

— А теперь, брат, она любезничает с нашим красавчиком, он не тебе чета, — Фалалей хлопнул по плечу Братыкина. — Пошли выпьем. Мурыч, по чарке пропустим за мировую.

— Слушай, Фалалей, хоть ты нас не насилуй, — огрызнулся Мурин, — у меня дел невпроворот.

— Кстати, насчет насилия, — обрадовался фельетонист, — вспомнил замечательный анекдот. Сын спрашивает у отца: «Папа, а может ли бегущий мужчина изнасиловать бегущую женщину»? Отец отвечает: «Нет, сынок, женщина с поднятой юбкой бежит быстрее, чем мужчина со спущенными штанами».

Мурыч и Братыкин, уже в дверях, рассмеялись, а Фалалей, воспользовавшись занятостью конторщика Данилы, препиравшегося с обозревателями, отправился в буфетную, где квартировал подопечный стажер, и в ожидании Самсона приложился к графинчику с водкой. Закуски в буфете он не обнаружил, но успел пропустить еще рюмочку, прежде чем на пороге появился Шалопаев.

— Ну, брат, наконец-то, — затарахтел наставник, — одевайся быстрее и пошли на свободу. Чем тебя Майша так озадачила? На тебе лица нет! Неужели раскопала какое-нибудь конфиденциальное преступление по страсти? Выкладывай, от друга таиться нечего! Ты же знаешь: я могила! Меня любопытство снедает!

Самсон торопливо одевался, пропуская град вопросов мимо ушей.

— Или ты страдаешь по своей красавице? — озираясь на дверь, Фалалей снова приложился к графинчику. — Или уже забыл ее? Как ее зовут? Из памяти выскочило! Видно, когда тот поручик звезданул меня по лбу пистолетом, потеря памяти случилась…

Стажер нахмурился, но промолчал. Он уже сто раз пожалел, что когда-то проболтался другу-пустобреху о своей драгоценной Эльзе. Теперь он искренне надеялся, что Фалалей действительно забыл имя женщины, Эльзы Куприянской, вернее, Эльзы Шалопаевой, на поиски которой он, Самсон, и приехал в столицу из Казани, а совсем не для того, чтобы поступить в университет, как считали родители. Юноша досадовал на себя, что позавчера, в субботу, когда Мурин зазвал его в баню, слишком много рассказал репортеру, хоть тот не болтун, не будет трезвонить по всему Петербургу об Эльзе, под именем Жозефины де Пейрак побывавшей в фотоателье Лернера… Досадовал Самсон на себя, но и оправдывался: невозможно без помощи опытных людей распутать историю с исчезновением после тайного венчания возлюбленной супруги. Самому — провинциалу-чужаку в неизвестном городе — следов не найти. Даже за хвостик ниточки не ухватить… А Мурыч посочувствовал. И на том ему спасибо.

Теперь, кода стажер вспоминал свою возлюбленную, перед его мысленным взором чаще являлась не та задорная молодая дама в модных, но строгих одеждах, какой он знал ее в Казани, а Эльза, запечатленная на фотографии Лернера: с распущенными волосами, с венком роз на кудрявой голове, в легкой тунике, с обнаженными плечами и руками, томные глаза, застенчивая улыбка…

Журналисты вышли из редакции на улицу и двинулись к Невскому. Стажер не раскрывал рта, а его наставник болтал неумолчно. Если при подготовке номера о падших мужчинах память фельетониста и пострадала от неожиданного нападения поручика, если прыткий журналист и попал в дом скорби, где его первым делом обрили, язык у него и после всех приключений остался без костей.