Евгения Кретова - Неслужебный роман

И, черт возьми, что он здесь делает? Какого беса приперся, да еще и с тетушкой в виде тяжелой артиллерии? Я только сейчас с ужасом поняла, что ни он, ни тетя Света особо никуда не торопятся, и есть риск, что они останутся на ночь!

– Это уж дудки! – вырвалось у меня. Хотя от меня ничего не зависит, без меня все решили.

– Лид, ты здесь? – через коридор прошуршали мамины шаги. – Ты чего в темноте?

Точно, я даже свет забыла включить.

– Не надо, мам, – торопливо сказала я. Мамина рука повисла в воздухе в сантиметре от выключателя.

Она подошла ко мне, обняла за плечи, прижалась лбом к моей прямой как палка спине.

– Лидок, так нельзя.

– Что именно нельзя?

Мама вздохнула:

– Столько лет прошло. Люди ведь меняются.

– С чего бы это Столбову меняться? Какие такие катаклизмы в его судьбе произошли, чтобы он стал другим?

– Почему именно катаклизмы? Ты опять все драматизируешь, дочь. Люди просто умнеют. Это им свойственно, понимаешь? А ты Паше даже шанса не даешь.

Я постаралась ровнее дышать. Ему, значит, надо еще и шанс дать.

– То есть ты на его стороне?

Мама потерлась лбом о мою спину:

– Глупая. Я всегда за тебя. Просто, иногда надо посмотреть на ситуацию со стороны, чтобы увидеть главное. Я могу. А ты, видимо, нет. И это мне еще раз подсказывает, что я права: у тебя что-то осталось к нему, к Паше. И это должно либо снова вас сблизить, либо перегореть в пепел. Понимаешь?

Она отстранилась от меня, шумно чмокнув в шею.

– За плечами не должно оставаться незавершенных дел. А это, видимо, не завершено, – отозвалась она уже на выходе из кухни. И голос ее растворялся в сгущающихся сумерках.

– Мам, а если всё еще больно?

Она помолчала. Тихо выдохнула.

– Тем более.

Мгновение, и скрипнула входная дверь, впустив внутрь тихий ручеек беседы, доносившейся из беседки и тонкий запах костра.

Вдоль дома мелькнула сутулая тень, и через мгновение раздался тихий стук по стеклу:

– Лид, ты здесь?

Пашка. Быстро вытерла лицо полотенцем, уже на ходу приглаживая волосы и выскользнула во двор.

– Чего барабанишь? – бросила я в темноту. Пашка выплыл из-за угла дома на мой голос.

– Тебя ищу, естессно, – я вздрогнула. «Естессно» – любимое Пашкино выражение. Когда-то меня забавило. А сейчас?

– Зачем?

Пашка приобнял меня за плечи, увлекая дальше от беседки с ее неторопливым разговором.

– Пойдем, пройдемся, что ль.

Я пошла.

Мы пересекли укрытый синевой двор и вышли за ворота. Ноги утопали в мягком, сыром песке, не просохшем еще за день. Звуки путались в ветвях, любопытно прислушиваясь к нашим неторопливым шагам. А редкие фонари подслеповато подглядывали за нами.

Мы миновали нашу улицу. По скользкой, покрытой вечерней росой, траве вышли к ручью. Я поежилась: то ли от нервов, то ли от прохладной сырости, тянувшейся с медленным течением.

Пашка понял это по-своему. Снял джемпер, протянул мне, пытаясь заботливо укутать. Привлек меня к себе, плотнее прижимая.

Его руки. Я уже забыла, какие у него руки.

Он ведь очень высокий, Пашка. Высокий и худой как жердь. И руки у него длинные и жесткие.

Когда-то я их называла волевыми.

Я выставила вперед локти, не позволив себя обнять. Он немного обмяк, чуть отстранился. И плотнее запахнул на мне свой джемпер.

– Замерзнешь, – голос с хрипотцой, когда-то сводивший меня с ума.

– Не дождешься.

Я отошла ближе к ручью. Ежедневные дожди почти превратили его в полноценную речку. Еще чуть-чуть – и можно купаться. Пашка встал рядом.

– Ты зачем приехал?

– Соскучился?

Я вздернула бровь:

– Это ты у меня спрашиваешь?

– Просто не знаю, какой ответ тебя устроит.

Я подняла с земли пару камней, бросила в воду:

– Меня устроит правда. Так зачем?

Пашка молчал. Тоже наклонился, взял несколько камней, запустил в струящийся поток. Кашлянул:

– Ты вообще как живешь? – в желтом свете уличного фонаря он был похож на птицу.

Я скрестила руки на груди:

– То есть ты появился через шесть лет для того, чтобы поинтересоваться как я живу? Так? Нормально живу. Об этом мог бы спросить и у свой тетки. Не пришлось бы вечер убивать, тащиться в такую даль.

Его руки скользнули по моей талии, обвивая ее. Рывок – и он уже прижимает к себе мою голову, нежно гладит шею. Горячее дыхание в ухо:

– Брось, Лид. Я скучал без тебя.

В голове шумело. Сильные, волевые руки. Знакомый, въевшийся в подкорку аромат. Ноги подкосились. Он подхватил, еще крепче прижимая к себе.